Лабрис - Глеб Кащеев

– То есть священник, который в храме каждый угол изучил, ничего не нашел. Бомжи и мальчишки за десять лет тоже не наткнулись, а мы вот прямо пойдем, и книги нам сами в руки прыгнут?

– Нет у нас бомжей, а уважение к вере сильно. Никто в старый храм не ходит. Даже Стефан опасался божественного гнева. Так что шансы есть.

– А ты-то не боишься?

– Я даже не крещеная. Мать говорила, что это должен быть сознательный выбор, а отец не возражал. А я лучше буду как бабка, к которой все советоваться ходили, а не как наш поп, который только спивается потихоньку.

– Ну хорошо. Сходим в твой храм, поищем. Но сначала три важных дела: во-первых, добудь, пожалуйста, мне зеркальце, факелы и фонарик. Меня тут каждую ночь атакует черный монстр, а я его даже разглядеть не могу в темноте. Во-вторых, хочу сходить в город и еще раз пообщаться с мальчиком-призраком. Не понравился он мне в прошлый раз, как будто его напугало что-то. То ли наш этот новый знакомый следователь из столицы, то ли еще что. Вот хочу выяснить. Вдруг удастся разговорить.

– А третье?

– У нас еще две дорожки в лабиринте осталось. Мне нужно успеть. Не знаю почему.

Дара, услышав про «успеть», тут же погрустнела.

– Пойми… я уже умерла. Не знаю, как оказалась здесь и зачем, но мне отмерен точный срок. Я не из тех призраков, которые веками бродят по коридорам замка. Тот, кто перенес меня сюда, завел таймер, и он тикает независимо от моего или твоего желания. Мне очень хочется остаться здесь, с тобой, но это выше и больше меня. Вряд ли книжка из храма, даже будь она написана каким-нибудь волшебником, сможет меня спасти.

Она так и сидела, понурившись.

– Но это не значит, что я сдамся без боя. Мы сходим в храм, обещаю. Но в первую очередь – дело маньяка. Почему-то мне кажется, что Стефан еще жив и его можно спасти, – добавила я.

Дара вскинула голову, удивленно подняла брови и посмотрела на меня:

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю. Чувствую. Он не сразу их убивает, так что время не ждет. Но сначала зеркальце и факелы. Сбегаешь?

Дара вернулась через час. Я уж думала, случилось что, и собиралась идти навстречу, когда она ввалилась ко мне с охапкой факелов, отчего-то счастливая и раскрасневшаяся.

– Там моего папу по телевизору показывали. Я только самый конец застала. В поселке все об одном говорят: как он нашего мэра там припечатал, любо-дорого послушать. Все в одно свел: и закрытие завода, и проблемы с транспортом, и взятки. Ох, что теперь будет! Даже про меня сказал, дескать, что документы ему помогла добыть дочь и ее друзья. «Молодежь, которым небезразлична судьба родного города и страны», – во!

– Как твоя мама?

– Ну кашель уже почти прошел. Она так возмущена обыском, что мгновенно выздоровела. Говорит, будь ее мать жива, то изошел бы наш мэр сейчас поносом, и, дескать, жаль, ей эти способности не перепали.

– Это хорошо. Ты в город со мной пойдешь?

– А то!

Я не выдержала, раскрыла принесенную Дарой детскую пудреницу и посмотрела за спину. Жаль, никак не измеришь расстояние линейкой. Вот сколько эта черная мерзость проползла за день? Вроде еще сутки у меня есть, а дальше, как повезет. Все решится завтра.

* * *

Лайнер уже уплыл вместе со всеми туристами, владельцы лавочек и кафешек, приехавшие из-за гор на фестиваль, вновь позакрывали свой бизнес и вереницей цветастых машинок, как перелетные гуси, уползли по серпантину за перевал. Город привычно опустел и снова превратился в место обитания уставших пожилых мужчин да унылых бабушек. Еще бы, когда глава города планомерно его уничтожает, откуда взяться вере в хорошее? Тут остались только те, кому все равно. Все активные уже уехали туда, где люди строят будущее, а не разрушают его.

Мальчик по-прежнему сидел на своем месте. Улица, слава богу, оказалась безлюдной, и пялиться на Дару, общающуюся с пустотой, было некому. Мы заранее договорились, что теперь с ним попробует побеседовать она, как более близкая по возрасту. Кроме того, он ее мог видеть в школе и запомнить.

Подруга пыталась и так и этак: заговаривала ласково, гладила по голове, уговаривала, но он как будто ее и вовсе не замечал. Сидел букой, посматривал исподлобья и молчал. Я начала тихо беситься. Вот он – тот, кто реально что-то знает. Закопался в своих истериках и жалости к себе и молчит, а там из-за него может еще один мальчик умереть.

«Совсем как ты при жизни», – ехидно заметил мой внутренний голос. От этого я просто взбеленилась.

– А ну встань! – рявкнула я так, что любой армейский сержант бы позавидовал.

Паренек вздрогнул и вскочил на ноги, испуганно моргая. От жалости мое сердце сжалось, но я переборола себя и продолжила допрос:

– Чего ты хочешь? Зачем ты тут сидишь?

– Я жду маму… – завел он было свою тягомотину, но я его прервала.

– Она уехала! Здесь ты ее не дождешься, и ты сам это знаешь, я уверена. Мы такое чувствуем. Чего ты на самом деле хочешь?

Он насупился и собрался заплакать.

– Если ты не ответишь, то с еще одним мальчиком сегодня сделают то же, что с тобой. Он тоже лишится мамы. А потом еще один!

Мои слова стегали как плеть. Дельфины научили меня мыслеформам, а маленький призрак, похоже, их тоже понимал. Не так, как они, но он ощущал то, что лежит за словами: те образы, которые я пыталась впихнуть в него. Наверное, это свойство всех привидений.

– Я хочу, чтобы ты показала меня маме! – наконец крикнул он.

О! Вот это уже что-то новое! Сказано было от сердца, от самой сути. Сейчас мальчишка не врал и не прикидывался. Речь не о том, чтобы мама пришла сюда. Я должна как-то показать его ей. Это только казалось похожим на прежние просьбы, но отличие было. Какое-то важное отличие, которое я никак не могла ухватить за хвост.

Вдруг призрак рухнул на асфальт, словно у него подкосились ноги, весь скукожился, сжался в позу эмбриона, задрожал и завизжал.

Мимо нас проехала полицейская машина. Та самая, в которой я ездила вместе с Дарой. Раскрашенная в черные и белые цвета. Автомобиль с тонированными стеклами.

– Какого цвета эта машина? – тихо спросила я у мальчика, но тот только верещал, корчась на асфальте.

Схватила его за шиворот, вздернула на ноги и отвесила пощечину. Его щека была ледяной, и моя рука тут же заныла, как будто я врезала по стене. Вряд ли ему было больно, но, как ни странно, это выключило истерику.

– Какого цвета была эта машина?! – крикнула я. Краем глаза видела, как Дара испуганно смотрит на меня, не понимая, что вообще происходит.

– Ч… черная, – пробормотал мальчишка, вновь собираясь заплакать.

– Это она?

Его губы задрожали, а в глазах появился ужас. Я на мгновение влезла ему в душу и ощутила этот звериный первобытный страх. Страх смерти.