Поменяй воду цветам - Валери Перрен

Математика мне никогда не давалась. Как, впрочем, и другие предметы. Но я знаю, что такое коэффициент вероятности – сволочная жизнь научила, вбила в башку. Чем больше число, тем вероятней, что событие произойдет. Но там число было крошечным. Дыра на триста душ, где я два года работала на подмене.

Увидев, как она вышла из машины, бледненькая от усталости – наверное, укачало в дороге, – я сразу подумала о сходстве, а не о вероятности, будь она трижды неладна. Я сказала себе: «Ты ненормальная, старушка. Видишь зло повсюду».

Я ушла на кухню, чтобы спечь малышне блинчики. Девочки устроились за столами, на которых стояли кувшинчики с водой и гренадиновый сироп. Они радостно захлопали в ладоши, когда я внесла гору блинчиков с сахаром, и мгновенно их слопали.

Когда директриса устроила перекличку и малышка, услышав свою фамилию, ответила: «Здесь!» – я чуть не упала в обморок. Та самая фамилия…

Одна из воспитательниц налила стакан холодной воды и подала мне со словами: «Жара замучила, да, Женевьева?» «Наверное…» – ответила я.

В этот момент мне стало ясно, что дьявол существует. Я всегда знала, что Бог – дурацкая выдумка. Но не дьявол. В тот день я была готова снять перед ним шляпу, которой, впрочем, у меня никогда не было. В нашем кругу редко носили шляпы.

«Шляпы – это для буржуа…» – приговаривала моя мать между двумя оплеухами.

Девчонка походила на отца как две капли воды. Я смотрела, как она поглощает блинчики, и вспоминала вкус крови во рту во время последнего свидания с ее папашей. Мы не виделись три года, но я все время о нем думала. Бывало, просыпалась ночью вся в поту и чувствовала тоску и желание отомстить, причинить ему боль.

После полдника дети вышли размять ноги, а я убрала столы и открыла окна, чтобы впустить свежий воздух. Она бегала и играла с остальными, девчонки радостно перекликались, смеялись, визжали. Я с ужасом подумала, что не продержусь целую неделю. Семь дней, с утра до вечера, видеть его в ней! Наверное, стоило сказаться больной, но мне была очень нужна эта работа, на заработанные летом деньги мы жили весь год. Нанимая нас, директриса всех предупредила: в июле и августе отсутствовать на работе могут разве что умирающие! Чертова старая ханжа!

Я дошла до того, что подумывала толкнуть девчонку, пусть свалится с лестницы и сломает ногу, тогда ее сразу увезут. Возвращаем отправителю и делаем приписку: «Примите с моими худшими воспоминаниями…»

Я приготовила еду. Салат из помидоров, рыбу в панировке, плов и кремы на десерт. Накрыла столы на двадцать девять человек. Фонтанель пришел помочь, сказал:

– Ты не в форме, толстуха.

Я ответила: «Заткнись!» – чем очень его рассмешила.

Он высунулся в окно и пялился на воспитательниц, пока ребятишки играли в Раз, два, три – солнце[73].

Раз, два, три – солнце…

Когда мы в августе 1997-го поселились на кладбище, Саши там уже не было. Дверь дома он по привычке оставил открытой. На столе в кухне лежали ключи и записка. Саша поздравлял нас с приездом и объяснял, где находятся электрический счетчик, лампочки и запасные предохранители.

Чайные коробки исчезли. В доме сделали генеральную уборку, но выглядел он печально, словно без Саши потерял душу. Как девушка, покинутая первым в жизни возлюбленным. Я впервые увидела комнату на втором этаже: она была пуста.

Огород поливали накануне.

Вечером нас навестил главный инженер мэрии, он хотел убедиться, что мы удобно устроились и всем довольны.

Поначалу часто заглядывали люди, нуждавшиеся в Сашиных волшебных руках. Он уехал, ни с кем не простившись, и многие об этом сожалели.

* * *

Звонят церковные колокола. Похорон в воскресенье не бывает, только месса, чтобы призвать к порядку живых.

По заведенному порядку в полдень по воскресеньям со мной завтракает Элвис. Он приносит двойные заварные пирожные с ванильным кремом, а я готовлю пенне[74] с грибами, которые посыпаю свежей петрушкой. Вкуснотища! А еще мы едим сезонные овощи с моего огорода – помидоры, редиску или салат из зеленой фасоли.

Элвис очень немногословен. Меня это вполне устраивает – не приходится искать темы для разговора. Элвис тоже не знал своих родителей, до двенадцати лет жил в маконском интернате, потом попал на ферму рядом с Брансьон-ан-Шалоном. Сегодня ее не существует, а все члены семьи умерли и похоронены на моем кладбище. Элвис никогда даже близко к склепу не подходит. Он до сих пор боится отца – Эмильена Фурье (1909–1983), мерзавца, колотившего всех, кто имел несчастье оказаться рядом с ним. Элвис не раз говорил, что не хочет «лежать вместе с ними», и я пообещала за этим проследить. Конечно, если он умрет первым. Мне в голову пришла отличная идея – я уговорила его заключить договор с фирмой братьев Луччини на индивидуальную могилу с фотографией Пресли на памятнике и словами Always in my mind, выбитыми золотыми буквами. Наш Элвис похож на ребенка, как многие мальчишки, не знавшие материнской ласки, и тем не менее он скоро выйдет на пенсию.

Мы с Ноно занимаемся его счетами и заполняем официальные бумаги. Настоящее имя Элвиса – Эрик Дельпьер, но никто его так не называет. Думаю, ни один обитатель Брансьона понятия не имеет, кто он такой на самом деле. Элвис всегда жил под псевдонимом, а в американского гения влюбился в восемь лет. Есть люди, принимающие ту или иную веру, Эрик Дельпьер принял Элвиса, чьи песни стали его молитвами. Отец Седрик читает «Отче наш», а Элвис – «Love me Tender». Насколько мы с Ноно знаем, возлюбленных у нашего друга никогда не было.

Я открыла шкафчик для специй, чтобы достать лавровый лист, и нашла Сашино письмо – между оливковым маслом и бальзамическим уксусом. Я повсюду раскладываю письма, чтобы забыть о них, а потом «случайно» найти и возликовать. Это письмо датировано мартом 1997 года.

Дорогая Виолетта!

Мой сад выглядит грустнее моего кладбища. Дни проходят один за другим, похожие на маленькие похороны.

Что мне сделать, чтобы снова тебя увидеть? Хочешь, я организую похищение из домика у переезда?

Два воскресенья в месяц – не бог весть какая тяжелая ноша, разве нет?

Ну почему ты его слушаешься? Разве не знаешь, что иногда следует проявлять непокорность? Кто займется моими новыми помидорами?