Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен

И у меня родился план.

Я выбрала субботу, через два дня после нашей встречи с Лорен, что давало мне еще один последний полный день с моим псом. Акупунктурист Элвиса и ветеринар, жившие напротив меня через Оверленд-роуд, предложили домашнюю эвтаназию. Я созвала друзей, назначив каждому свою роль в прощании с Элвисом.

Элвис провел неуютную ночь после нашей встречи с Лорен. Дыхание у него было затрудненным, и он не находил себе места. Я спала на его конце кровати, кладя руку ему то на спину, то на грудь. Утром он был настолько опьянен опиатами, что мне пришлось снести его по лестнице во двор, где он встал, шатаясь, потом присел пописать всего в двух шагах от того места, где я спустила его с рук; взгляд его был расфокусированным, отстраненным.

Я видела, что дело не в боли, а в лекарствах. Растерянный и встревоженный, Элвис боролся с морфиновым туманом. Не успела я помочь ему подняться обратно в дом, как он попытался сам взойти по ступенькам и опрокинулся, приземлившись с глухим басовитым стоном.

– Держись, миленький, – сказала я, подхватывая его, как новорожденного теленка, и неся вверх по лестнице.

В доме я сняла пластырь. Уход в фентаниловый туман – это был не тот конец, которого я хотела для своей собаки. Наши совместные дни были сотворены из энергии и чистой радости Элвиса. Пусть такой будет и его смерть.

Лизе я позвонила первой. Сможет она приехать сегодня, а не завтра? Следующие звонки были друзьям, которые переиграли свои расписания и отменили занятия и клиентов.

Отложив телефон, я подошла к центру хижины. Моя жизнь опиралась на тысячу крохотных ритуалов – зажигание свечей, трапезы, медитация, составление молитв на бумаге, которые я сжигала в печи, или на молитвенных флагах, которые вывешивала снаружи дома. Я приветствовала времена года и просила о переменах. Я праздновала союзы, рождения и выживание. И вот, впервые, мне предстояло праздновать смерть.

У меня не было четкого представления о том, что случится с духом Элвиса после его смерти, но я понимала: мой долг – обратиться с определенными просьбами от его имени. Я всегда чувствовала, что дать Элвису достойную жизнь отчасти будет означать – дать ему достойную смерть.

Я позволила своему голосу наполнить дом.

– Сегодня – тот самый день, – сказала я, – да будет он добрым.

В этот момент не было на свете силы, способной отказать мне.

Потом я пошла в спальню и легла рядом с Элвисом. Он слабо поцеловал меня, и я начала плакать.

– Пора, приятель, – объясняла я. – Твое тело больше не справляется. – Я почесала его за ушами, провела ладонями по спине. – Я буду все время здесь, с тобой.

Слова посыпались сами. Он был моим лучшим другом, моим мальчиком, говорила я. Он всегда будет со мной. Элвис спокойно смотрел на меня и продолжал лизаться. Я свернулась рядом с ним, слушая, как он дышит, положив ладонь ему на грудь возле сердца. Мы лежали так долго.

Через некоторое время я встала и начала сдвигать мебель, чтобы освободить пространство в гостиной, и все смогли сесть на пол с Элвисом. Кэтлин приехала первой, чуть ли не на два часа раньше назначенного времени. Облегчение. Я не слишком хорошо была с ней знакома, зато точно знала, что она любит собак. Ее тихое присутствие фокусировало меня; я спокойно делала то, что нужно было сделать, пока она безмолвно сидела с Элвисом.

Я включила спокойную музыку, потом приготовила для Элвиса запеченную курицу и картофельное пюре. К этому моменту я уже не пыталась скрыть рыдания.

Один за другим приезжали друзья. Джудит привезла колокольчики, Рэйнбоу – книгу стихов. Джоди, с которой я дружила тридцать лет, – мичиганский можжевельник для благословения перед его уходом.

Неожиданно приехала Карен Зи. Пару лет назад мы серьезно поссорились, после того как я была одной из трех человек, работавших на строительстве пристройки к ее крохотному домику на Уорд-стрит. Доведение дел до конца не было сильной стороной Карен, и она слишком часто затрудняла процесс и для своей племянницы Рейчел, и для меня. Мы обе отдали этой стройке по целому месяцу лета, сами вызвались помочь Карен – которая сидела на более чем скудном бюджете, пытаясь бежать против течения рефинансирования, – и сэкономить ей деньги. Мы залили фундамент, покрасили новые стены и покрыли дом черепицей, уложившись в жесткий дедлайн. Однажды после того, как из-за Карен дело в очередной раз встало, я сорвалась, и у меня случилось то, что можно назвать только истерикой. Карен выгнала меня вон.

Мы кое-как залатали самые пострадавшие части своих раненых чувств, но больше не гуляли вместе с собаками и не ходили пить пиво. И все же я пару недель назад обмолвилась ей в «Мерке», что, возможно, ей вскоре придется приехать повидаться с Элвисом. Карен всегда была его защитницей. Мне пришло в голову, когда она подъезжала, что – да, конечно, ей следовало быть здесь.

Элвис приковылял в гостиную, чтобы поздороваться с Карен, и устроился на своей подстилке, все заняли свои места на полу вокруг него. Я попыталась в последний раз предложить ему курицу и пюре из своих рук. Он принюхался и отвернулся. Действие фентанила прекратилось – он уже не был захмелевшим и сбитым с толку, – но его внимание фокусировалось на периферии комнаты. Его глаза были темны, взор отстранен.

Пока мы ждали Лизу, Джудит спела «Ты мой солнечный свет» – песню, которую я пела Элвису сотни раз, когда мы с ним вместе ехали по шоссе. В свою очередь, каждый из присутствующих рассказал какую-нибудь историю об Элвисе. Рэйнбоу извинилась за то, что не выбрала стихотворение заранее.

– Но я только что открыла книгу, – сказала она, – вот на этом стихотворении Фрэнка Йерби. Мне кажется, оно прекрасно.

Стихотворение было озаглавлено «Ты – часть меня» и заканчивалось обращением: «Я никогда не познаю сожалений, не зная волшебства, способного освободить ту часть тебя, которая есть часть меня».

Мы навсегда будем связаны, этот пес и я.

Приехала Лиза и выбрила небольшое местечко на теле Элвиса для инъекции. Она дала ему валиум, чтобы он оставался спокойным, и подождала, пока лекарство подействует.

Через пару минут Элвис взглянул на Лизу, потом перевел взгляд на выбритое место на ноге, потом снова уставился прямо на нее.

– Он готов, – сказала я.

Обняв его за голову, я посмотрела ему в глаза и прошептала:

– Ты мой мальчик. Я люблю тебя.

Я продолжала шептать ему на ухо и гладить, прижавшись к нему лицом. Его голова приклонилась ко мне – любовно, как это делают только хаски, – и потом, постепенно, он осел на меня всем весом, когда его сердцебиение замедлилось и удары стали слабее.

– Все хорошо, все нормально, теперь можешь уйти.