Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить - Карен Аувинен

Скорбь накатывала на меня странными волнами. Поначалу я открыто рыдала – перед незнакомыми людьми, по телефону, в разговоре с бабушкой, любительницей животных, жалуясь друзьям или гуляя в одиночку, – и мне казалось, будто скорбь отмывает меня дочиста. Я не чувствовала себя разбитой. Напротив, моя печаль была подтверждением тому, что я любила глубоко. Элвису была нужна я, чтобы держать светоч между миром живым и миром мертвых: это я делала, и этого не отменить. Такова работа любви.

Я думала, что успешно справлюсь. Разве я не готовилась?

Но у скорби есть тысяча личин.

Несколько дней после смерти Элвиса я ощущала безмерное облегчение, странную жизнерадостность. Я была в эйфории, моя постоянная тревога растворилась в легкости. Отчасти причина была в том, что, как выразилась Джудит, Элвис «причинил мне добро». Его уход был идеальным: он жил вплоть до того дня, когда умер.

Но спустя неделю, когда потрясение прошло, моя эйфория сменилась пустым, голодным чувством. Я была уверена, что ощущаю присутствие Элвиса в первые дни после его смерти. Но теперь я не чувствовала ничего. Вместо этого я занималась рутинными делами, как будто он все еще здесь, – автоматически опускала стекло заднего сиденья машины, чтобы он мог высунуть наружу голову, ждала мягкого тамп-тамп его лап по террасе, наливая себе утренний кофе, прислушивалась к его дыханию по ночам.

Раздосадованная, я позвонила женщине, понимающей язык животных, которую звали Рианной. Я пару раз консультировалась с ней – и с хорошими результатами: он не умирает, нет, он пока не готов уйти. Во время болезней и недомоганий Элвиса она каждый раз, без исключения, оказывалась права. Я доверяла ей.

Поначалу я рассыпалась в извинениях, но она уверила меня, что люди часто звонят ей после смерти своих любимцев. Стесняясь, я объяснила, что разрываюсь в противоположных направлениях: я знаю, что Элвис ушел, и все же меня опустошает ощущение, что я больше не могу обнаружить его во времени и пространстве. Я не могла его почувствовать.

– А я думала, что смогу, – договорила я.

Рианна сказала мне, что Элвис «решил задержаться рядом» на пару недель или месяцев, «а потом он уйдет с Духом Стаи». Слушая ее, я воображала собрание волков, сидящих в туманном ландшафте, как на какой-то абсурдной, голубой с серебром, нью-эйджевской картине. Из этих – прозрачных, сентиментальных и банальных.

Нет, подумала я. Слишком абсурдно, даже для меня.

Под конец она сказала, что «Страж придет забрать его».

Я повесила трубку, совершенно несчастная. Смерть – это смерть. Отсутствие, которое она оставила, лишило мои дни красок.

На следующий день у меня случился первый приступ паники. Я приехала домой после йоги и очередной напряженной поездки вверх по каньону. Гром скатывался с гор, и завеса пухлых, несомых ветром хлопьев яростно атаковала воздух. Я ничего не видела уже в пяти футах перед машиной. Приехала в темную хижину, где не было пса, который встретил бы меня, и легла в постель с сильно бьющимся сердцем, не находя покоя. И пролежала без сна четыре часа. Плечи горели, разум тикал тяжким метрономом в такт сердцу. Слишком много йоги? Сердечный приступ? Я приняла успокоительное и аспирин, просто на случай, если дело во второй причине, и постаралась дышать медленно и глубоко. Снег падал с деревьев над домом на крышу с мягкими ударами.

На следующий день он уступил место теплому весеннему ветру, и ландшафт растворился в лужицах и прудах. Первая голубая сойка появилась у лягушачьего пруда, а за ней последовали плачущие горлицы.

На следующей неделе снова выпал снег. Я беспокоилась за колибри, которые могли вернуться в любой момент. Развесила кормушки и старалась постоянно очищать их ото льда.

Через пару дней это случилось снова. На сей раз я проснулась, испуганная, сердце скакнуло, как встревоженная лошадь, когда порыв ветра врезался в хижину. Неудержимо дрожа, я натянула спальный мешок поверх стеганого одеяла. Выпила бутылку воды и снова приняла аспирин и успокоительное. Часы тикали, провожая час за часом, снаружи завывал ветер. Сердце колотилось все сильнее и сильнее, пытаясь заполнить звуком глубины Вселенной в поисках Элвиса. Наутро я чувствовала себя так, будто и вовсе не спала.

К тому времени как это случилось в третий раз, проснулись медведи – я видела первого на пересечении каньонов Лефт Хэнд и Джеймс; но колибри так и не появились. На этот раз я взялась за телефон. Джудит, которой прописали слишком сильное болеутоляющее из-за грыжи диска после автомобильной аварии, уехала в Боулдер после спровоцированной опиоидами ссоры с только что вернувшимся из Флориды Дэвидом – эта ссора разбила остатки их брака вдребезги; она не могла приехать на выручку. Я позвонила Джен, женщине с моих литературных курсов, она была фельдшером в джеймстаунской добровольной бригаде неотложной помощи; три SOS-сообщения, оставленные на автоответчике, ни к чему не привели. Тогда я попробовала позвонить Рэйнбоу. Была половина первого ночи.

– Я приеду забрать тебя, – просто сказала она.

В своем крохотном домике на берегу Джим-Крик она укутала меня в одеяло, заварила успокоительный чай и уложила на кровать в нише, где обычно спал ее сын Кофи, а остальная семья – она, муж, сын и новорожденная Джуна – спала вповалку на громадных матрасах, сдвинутых вместе на полу спальни – крытой веранды, выходившей окнами на восток.

На следующий день мое сердце снова горело, в груди была тяжесть. Я уехала домой, в свою пустую хижину. Здесь было средоточие скорби: я совершенно внезапно поняла, что жду возвращения Элвиса – словно он каким-то необъяснимым образом временно был в отъезде.

– Он ведь не вернется, правда? – сказала я матери по телефону.

Я тосковала по его телу, его присутствию. Я хотела видеть его.

Эту боль я несла с собой – долго. Она тянула меня в поездку в Таос и в одинокие летние походы по горе. Мне нужно было найти новый способ любить Элвиса, отличный от того, которым я любила его почти пятнадцать лет.

* * *

Через семь недель после смерти Элвиса мне приснился сон: я была у Джудит и Дэвида, в пустом доме. Элвис остался снаружи. Была ночь. Беспокоясь, что он станет добычей пумы в своем дряхлом и слабом состоянии, я открыла дверь и позвала его по имени. Снаружи собралась стая собак. Они были всех форм и размеров – коллекция из собачьего загона, подумала я. Одна собака поднялась, когда я позвала, и вошла в дом: это была Сэнди, золотистый ретривер Карен Зи, умерший больше года назад. Я снова позвала Элвиса, свистнув ему, и он внезапно появился, как часто бывало на тропе, – выпрыгнул ниоткуда и устремился прямо в дом, ухмыляясь. На его плечах были крылья. Во дворе какой-то мужчина, похожий на бухгалтера в толстых очках, в классической рубашке с короткими рукавами и с галстуком, махал руками. Элвис бросил на меня один взгляд, потом стал смотреть на собак. Потом он подпрыгнул, пролетел сквозь стекло от пола до потолка и исчез.