Москва 2066. Сектор - Андрей Лестер

– Да. Это я, – сказала я и повторила, – я.

– Взрослый голос, – сказал он и поперхнулся. – Очень взрослый голос… И какая хорошая связь… У тебя какой телефон?

– Nokia.

– Красный?

– Да, красненький. Перламутровый, – ответила я и неожиданно заплакала.

Еще я задала несколько вопросов о маме, но потом почувствовала, что со мной говорят слишком осторожно и слишком неискренне, как с человеком, которому не доверяют, но которым тем не менее собираются хорошенько попользоваться. От семьи не осталось ничего. Отец был совершенно чужим и даже опасным человеком, который к тому же считал чужим и опасным человеком свою дочь, то есть меня. Больше всего в жизни я не люблю кого-либо в чем-либо подозревать, даже если люди заслуживают подозрений. Поэтому вскоре я перешла к делу.

Я попросила отца узнать, где находится старший садовник Чагин (бывший, как оказалось, журналист), и дать мне о нем максимально подробные сведения: зачем его пригласили в Сектор, пересекали ли границу его жена и сын, когда они это сделали и куда направились после. Кто их встретил, где поселили. Чем они будут заниматься, где жить и когда вернутся назад. И еще задала много мелких, но конкретных вопросов, требующих наведения детальных справок.

Отец задумался и стал упираться. Он сказал, что не все может сообщить мне, и даже не всю информацию может получить, так как для этого требуется особый доступ. Еще он сказал, что лучше бы мне самой приехать, и он на месте поможет мне навести справки.

Я ответила, что, возможно, я и приеду (я действительно думала об этом!), но информация нужна мне немедленно и в полном объеме, и если через десять минут я не начну получать ее, никогда их дурацкая церковь больше не получит ни одной смс-ки. Тогда он засуетился и сказал: «Хорошо, хорошо, только не надо волноваться…»

Как легко шантажировать этих людей! Попробовала бы я проделать такой же фокус с кем-нибудь из тихих! На месте отца я представила некоторых своих знакомых из Тихой Москвы. Регину. Рыжую Лену, подругу дяди Игоря. Егора Петровского, девятнадцатилетнего сына директора электростанции, его сильные не по возрасту плечи и бездонные синие глаза. Мне стало смешно.

Как и следовало ожидать, спустя несколько минут я услышала, как отец говорит с пропускным пунктом на границе Сектора, потом с полковником Буром, потом с какой-то Рыковой, которая зло расхохоталась и послала его на три буквы, с Сервером, с Мураховским, с какими-то безымянными лейтенантами, святыми отцами и «братухами».

То, что я узнала, потрясло меня.

Полковник Адамов в Секторе. Ранен. На него идет облава. Мальчик потерялся. Его тоже ищут, он им нужен. Потому что этим мальчишкой они хотят ЗАМЕНИТЬ МЕНЯ!

И еще я узнала, что они уверены, будто я способна…

Я выбежала из своей комнаты.

– Отец Борис! Я видела у вас охотничье ружье.

– Это берданка, – ответил он, растерянно поглядев на меня. – Так сказать, память об отце. Мой отец с ней…

– Патроны сохранились? – перебила я.

Ночь была темной, а церковный двор освещался только несильным светом лампы над воротами храма. Регина и Борис стояли неподалеку, но лица их почти не были видны. Я подняла ружье дулом вверх, в ночное небо, и нажала курок.

Удар оглушительной красно-оранжевой вспышки напугал меня и в то же время привел в какой-то странный восторг. Регина вскрикнула. Птицы взметнулись и с криками стали носиться над черными ветвями абрикосовых деревьев и над тяжелой темной массой церковного купола.

Несколько секунд мы все молчали и не шевелились. В ушах звенело. Пахло паленым.

Потом Регина повернулась и молча ушла. Отец Борис стоял, опустив руки, и смотрел на меня сквозь темноту.

– Борис! – сказала я, не выдержав.

Он шагнул ко мне, вынул из моих рук берданку и свободной рукой, сухой и крепкой, обнял меня за плечи.

– Пойдем в дом, – сказал он. – Тебе, наверное, очень тяжело.

И тогда я рассказала ему все.

В подъезде напротив живет человек, который подрабатывает рекламой сомнительных фирм, одеваясь в костюм, изображающий большой человеческий язык. Несколько раз я видел его в компании уголовников. Тогда он был в обычной одежде, но я узнал его по манере выворачивать ноги и по-женски прижимать к бокам локти при ходьбе.

С полчаса назад этот человекоязык провел мимо окна моего подвала мальчишку лет восьми. «Откуда у него мальчишка?» – подумал я, вгляделся и чуть не задохнулся от волнения. Мне показалось, что мальчик – тихий! Лица в темноте было не разглядеть, но то, как он оглядывался, говорило, что он чужой в этих местах, а походка мальчика, раскрепощенная, даже грациозная, и в то же время прямая и собранная, резко выделяла его из вечерней толпы. Такая звериная грация в старые времена приобреталась годами тренировок, тихим была дарована бесплатно, а у дерганых вообще не наблюдалась.

Внутри, под сердцем, протянуло холодом, и зашевелилась кожа на затылке. Как сюда попал тихий мальчик? Зачем? Что это значит? Случайно ли это? А если нет и это знак, то кто мне его посылает? Хабаров? Анжела? Или Тот, Второй, Который заговорил с нами пять лет назад в Орехово-Зуево?

Они вошли в подъезд, а я стиснул в руке ампулы с адреналином.

Минуты шли, стекло ампул раскалилось в руке, но ничего не происходило.

Потом очередной приступ боли прокатился волной по телу и затопил мозг. «Здесь не может быть тихих детей, – подумал я, стискивая зубы. – Это галлюцинации, начало разложения психики».

Но спустя еще несколько минут я вдруг услышал свист и крики за окном. Шумела толпа подростков с фонариками. (Золотая молодежь: батарейки и аккумуляторы здесь очень дороги и доступны не всем.) Некоторые были на велосипедах, другие на роликах, и все почему-то кричали и светили фонариками куда-то на стену дома, на той стороне переулка. Часть подростков сгрудилась за окном прямо перед моими глазами, и из-за их ног и велосипедов мне ничего не было видно.

Тогда, волоча за собой килотонны боли, я отполз в сторону, чтобы поменять ракурс, пригнул голову и в просвете увидел того самого мальчишку с прямой походкой, которого вел полчаса назад человекоязык. Мальчишка висел на стене дома, на высоте метров в двенадцать, и смотрел вниз. Внизу свистели и улюлюкали.

В окне, рядом с водосточной трубой, которую мальчик сжимал руками и ногами, появилась тень, протянула руки, и мальчик стремительно, как обезьянка, слетел по трубе вниз, прыгнул на асфальт, испуганно посмотрел на дикую толпу подростков, окружившую его полукольцом, и вдруг отчаянно побежал прямо на них. Одни растерялись и отступили, другие пытались схватить мальчишку за куртку, но не смогли: мальчишка мужественно прорвал цепь и побежал куда-то вниз по переулку.

С визгом и улюлюканьем вся толпа на колесах и на колесиках ринулась вслед.