Выстрелы на пустоши - Крис Хаммер

– Чушь собачья! Это я спас вашу. Твой придурочный констебль порывался заехать в запруду. Я бы и без вас выжил.

– Чего ты хочешь?

– Примириться с Мандалай.

– Ты же сам говорил в «Истоках», что она не твоя дочь.

– Да, не моя.

Мартин под пристальным взглядом Снауча переваривает ответ. У старика все козыри. Зная, что Мартину нечем крыть, он может позволить себе ждать его следующий ход.

– А что насчет них? – Мартин кивает на руки Снауча с нечеткими тюремными татуировками синего цвета.

– А что с ними такое? – снисходительно улыбается тот, протягивая ему левую. – Видел когда-нибудь такие? Узнаешь символы?

Мартин смотрит. Загогулины, буквы, возможно, символ «омега», и ничего, что имело бы смысл. Он снова поднимает взгляд на лицо Снауча.

– Ты и впрямь хочешь упирать на них в суде? – спрашивает Снауч.

Мартин рассматривает его еще мгновение. Может, блефует? Не понять, лицо выражает только решимость.

– Ладно, что я должен сделать?

– Замолви за меня словечко перед Мандалай. Убеди ее, что я не чудовище.

– Проще сказать, чем сделать. Ее мать обвиняла тебя в изнасиловании, и Мэнди ее словам верит. Как мне с этим справиться?

– Твоя проблема. Либо убеди ее, либо увидимся в суде.

Мартин откидывается на спинку стула. Ну и как повлиять на Мэнди? Может, поступить благородно: звонок Максу, признание ошибки, просьба об увольнении? Но Снауч полон решимости, так что это ничего не даст. Придется как-то устроить ему примирение с Мэнди, иначе он точно обратится в суд, и не только ради денег, но и чтобы предоставить ей официальное доказательство своей невиновности в изнасиловании.

– Ладно, Харли, я попытаюсь. Расскажи, что случилось. Если ты не насиловал Кэтрин Блонд, почему она так настаивала на твоей виновности? И почему обвинения не расследовали, почему тебя не потянули в суд?

Снауч наливает Мартину доверху, затем так же поступает с собственным стаканом. Видно, это стоит воспринимать как жест примирения, знак того, что разговор еще не завершен.

– Так-то лучше. Но знай, Мартин, я не шучу. Либо ты дашь мне, что я хочу, либо я пойду в суд, и тогда прощайся с карьерой. Понял? Помоги мне – и я твой лучший друг.

Почему-то у Мартина возникает ощущение, что Снауч не новичок в этой игре.

– Похоже на шантаж.

– Правда? Называй как хочешь.

Во рту Мартина пересохло. Он отпивает еще вина.

Снауч кивает, явно довольный тем, как взял Мартина в оборот.

– Это давнее дело. Кэтрин и впрямь утверждала, что я ее изнасиловал. Местные копы провели расследование, после чего сняли с меня обвинения. Все записи, если такие имелись, уничтожены. Мой отец был очень богатым, очень влиятельным. Здешние помнят его кем-то вроде патриарха-благодетеля. В Мельбурне он оставил по себе совершенно другую память: несгибаемый, будто корень акации, беспощадный в бизнесе, черствый в личных отношениях. Обращался с подчиненными как с дерьмом, унижал мужчин и лапал женщин. На меня ему было насрать, но не на семейное имя. Вот он и потянул за кое-какие ниточки: не осталось ни единой записи даже о предварительном расследовании.

– А упоминания в газетах? Ни одного?

– Ни одного, он ведь владел «Крайер». К тому же вспомни: ни ареста, ни обвинений, ни суда не было. Не было и самого изнасилования. Я вышел сухим из воды не благодаря папочкиной влиятельности, а благодаря фактам. Он просто сделал так, чтобы это не попало в газеты.

Мартин улыбается, радуясь возможности одержать небольшую победу.

– Что ж, у него отлично получилось, однако все равно ты городской пария.

– Кэтрин пользовалась всеобщей любовью. Многие ей поверили.

– Так что произошло на самом деле?

– Я тебе расскажу – не для публикации. Ясно? Ты и так уже в дерьме, не закапывайся глубже.

– Хорошо.

Впервые с прихода Мартина собеседник отводит глаза, устремляя взгляд в сумрак салуна.

– Как я уже говорил, моя семья основала «Истоки» в 1840 году, – начинает он низким раскатистым голосом. – Мы владели всем, нам принадлежали тысячи акров буша. Самая плохая земля в округе, непригодная для земледелия, сложная для расчистки, одним словом – слезы. Так думали другие поселенцы, которые возделывали здешние равнины. Так все они думали до первой большой засухи. На практике же в «Истоках» самая лучшая земля, потому что моим прародителям хватило ума не навязывать ей английскую агрикультуру. Они купили ее за бесценок и, считай, ничего с ней не делали. Запустили скот и устроили пастбище вместо того, чтобы распахивать. Даже не утруждались оградами, оставили это хозяевам соседних участков. Именно тем требовались ограды, чтобы не забредал наш скот. Но у них на равнине совсем не было леса, так что мы пилили его, делали столбы для заборов и продавали им. У акаций древесина вечная, крепче стали. Вот остальные и платили нам за столбы, чтобы наш скот не разгуливал по их земле. Как тебе? Мы разбогатели. А наша запруда у дома даже в засуху полная. Заметил? Со дна бьет подземный источник. Отсюда и название: «Истоки». У нас не переводилась вода.

К тому времени как я появился на свет, мы были последней земельной аристократией в здешних краях, частью городка, но вместе с тем нет. В десять меня отправили учиться в Джилонг, на каникулах я иногда возвращался покататься верхом и, когда повзрослел, нажраться в баре. Тут был дом, своего рода корни, однако не мой мир. Моим должен был стать мир где-то за горизонтом, Лондон, Нью-Йорк и управление из Мельбурна семейной компанией. «Истоки» много значили для моего отца, и он хотел, чтобы со мной было так же, но увы. Я видел в Риверсенде лишь полустанок, нечто второстепенное. А затем я повстречал девушку. Самую прекрасную и удивительную девушку из всех, что попадались, могли попасться или попадутся на моем жизненном пути. Кэти Блонд. Ты уже знаком с Мандалай. Что ж, мать даже превосходила ее красотой. Как снаружи, так и внутри. Она была особенной.

Мы с ней сразу нашли общий язык. Я тогда учился в Мельбурнском университете. Папа хотел, чтобы я, как он, поступил в Оксфорд, а я не видел смысла. Меня и Мельбурн устраивал. Вот что я тебе скажу, Мартин: быть молодым, богатым и необузданным очень хорошо. Я жил в колледже, можно сказать, в школе-интернате с совместным обучением. Никаких правил, море бухла, уйма секса. Ты сознаешь, насколько это прекрасно, лишь когда оно остается в прошлом. Но как только я повстречал Кэти, мне захотелось быть с ней, и Мельбурн превратился в полустанок. Я и прежде встречался с девушками, однако с ней все оказалось иначе. Совсем иначе. Это была любовь. Бессмысленное слово, пока она к тебе не придет. А потом другие слова не существуют. Все было прекрасно, и прекрасны были мы. Долгие разлуки еще больше подогревали наши чувства друг к другу. Я прилетал в Сидней, брал напрокат или одалживал машину и ехал к Кэти в Батерст, чтобы провести вместе уик-энд. Мы обручились, а потом… ну, а потом все закончилось крахом.