Ночи в цирке - Анджела Картер

Он не выдержал и как ребенок разрыдался. Феверс невозмутимо поднялась, взирая на Полковника с величественного балкона своего бюста.

– Послушайте, – сказала она. – Будьте же, наконец, мужчиной и возьмите себя в руки.

Со двора послышался звук влекомого по булыжникам огромного тела, сопровождаемый женским плачем. Прильнув к окну, они разглядели в неясном лунном свете печальную процессию. Возглавлял ее Самсон, чья сила потребовалась уже во второй раз за вечер: он тянул веревку, обвязанную посреди торса недавней партнерши Уолсера по танцам – тигрицы, туша которой оставляла за собой кровавый след, за ней следовали две главные плакальщицы с легкомысленно обнаженными в мороз плечами, в испачканных кровью белых платьях; на спине Миньоны платье свисало рваными лоскутами.

Принцесса несла револьвер, из которого безупречным выстрелом точно между глаз сразила тигрицу спустя какое-то непостижимое мгновение после того, как эта ревнивица, лишенная ухажера, не смогла выдержать зрелища танцующей с ним Миньоны. Принцесса выстрелила в тот момент, когда тигрица ринулась с тумбы среди кружащихся соплеменников и. ухватив когтями оборки платья Миньоны, готова была вцепиться ей в тело. Но все равно плакала Миньона.

Феверс со звоном захлопнула окно. Эстеты из консерватории прекрасно выучили урок; представление продолжалось, но неослабевающее бравурное веселье оркестра не в силах было заглушить дикого воя толпы.

– Взбодритесь, Полковник, – сказала Феверс. – Я заставлю их обо всем забыть. Они никогда не видели ничего, подобного мне.

Она сбросила свой покров и водрузила на голову плюмаж, словно символизирующий появление среди них огромной и не совсем дружелюбной птицы. Феверс взглянула на отраженное в зеркале роскошное зрелище, полюбовалась бюстом. Публика требовала ее. Она прислушалась.

– Идиоты, – пробурчала она.

Лиззи угрюмо накинула пелерину из перьев на плечи своей молодой подруги, и воздушная гимнастка проковыляла наружу, хлопнула за собой дверью, но тут же открыла ее для прощальной колкости:

– С вас премиальные!

На этот раз дверь хлопнула так, что газовые рожки задрожали.

– У нее плохое настроение, – сказала Лиззи. – Она должна отобедать с Великим князем и обязательно это сделает. Советовать ей бесполезно. Упрямая. И корыстная. Упрямая и корыстная. Мегера, вот она кто! Ну что, милая… – вдруг заворковала она со свинкой, – шоколадку хотим, да?

Пока она рылась в своем саквояже. Полковник вполне оправился для того, чтобы ринуться вслед за Феверс. Потеряв за одну программу сразу два «гвоздя», он решил ни на секунду не выпускать «Венеру из кокни» из виду. Обделенная шоколадом Сивилла с пронзительным визгом рвалась у него из рук. С манежа лилась заунывная мелодия «Всего лишь птица в золоченой клетке»… Все как будто шло по плану: казалось, что цирк с энтузиазмом экзотического удава способен проглотить и сумасшествие, и резню, и при этом, как ни в чем ни бывало, продолжать свое существование.

Уолсер окинул комнату цепким взглядом репортера, заметил заткнутую за зеркало записку и успел различить два слова – «одна» и «без сопровождения» – до того, как Лиззи впихнула ему в руки пачку бумаги, заклиная бежать сию же минуту, чтобы успеть отправить ее первой же диппочтой.

Если бы не внезапный приступ ревности, обуявший его после того, как он представил себе Феверс в ее аляповатом платье «одну и без сопровождения» в объятиях Великого князя, он бы из чистого любопытства остановился и просмотрел письма Лиззи, так страстно желавшей, чтобы они оказались в Лондоне до того, как цирковой караван покинет Петербург. Даже определил бы шифр секретного сообщения. Обнаружил бы там рассказ, который вновь превратил бы его в журналиста. Но ему было слишком паршиво, и он позволил оставившей без всякого внимания его рану Лиззи вытолкать себя прочь.

Складывая в дорожные корзины пузырьки, коробочки с тенями, румянами и пудрой, пакуя пледы и шпильки, сворачивая афишу с автографом, Лиззи, словно кипящая кастрюля, бубнила что-то свое, но по-настоящему раскрыла рот только после вихреподобного появления сияющей от аплодисментов Феверс…

– Нет, нет и нет! – оборвала ее великанша. – Давай раз и навсегда договоримся, что сегодня ты не будешь, как обычно, хромать за мной, как дряхлая, дышащая на ладан сводня, старая ты клюшка…

– Ладно, только береги себя, – мрачно сказала Лиззи. – Аристократы хреновы. Доверять им – черта с два!

Самостоятельно снятый макияж, вечернее платье и приникшая к зеркалу Феверс, ослепительной улыбкой приветствующая свое настоящее лицо.

– Сегодня – здесь, завтра – там. Лизуля, на самом-то деле «там» мы – не завтра, а, черт бы меня побрал, – уже сегодня! Поезд отправляется в полночь. Я не могу это упустить, чтоб мне провалиться, а?

Она многозначительно глянула на остановившиеся часы и хихикнула.

– Тьфу на тебя! – выругалась Лиззи. – Если ты думаешь, что я пошевелю пальцем, чтобы тебе помочь, ты ошибаешься. Это просто жадность, вот что это такое!

– Что страшного в том, что я глотну шампанского с Великим князем, а, Лиз? Он пообещал, что вечером подарит мне ожерелье для полного гарнитура. Но сегодня я хочу быть сама по себе. Не желаю, чтобы ты, старая гнусная сводня, указывала мне, как себя вести! Ты можешь хотя бы закрепить мне прическу?

Лиззи, брюзжа, двинулась к зеркалу, но не смогла удержаться от того, чтобы, занимаясь прической, не запечатлеть поцелуй на милой и беззащитной шее вот этими руками выпестованной дочери.

– Береги себя.

– Будь у тебя сейчас такая возможность, ты бы забросала беднягу гранатами. Предпочитаю коварство.

Жестом иллюзиониста она выхватила из корсета игрушечный позолоченный кортик й сделала несколько фехтовальных выпадов.

– Не забывай, Лиззи, что я иду в бой вооруженной! Назовем это приемом Нельсон. Думаешь, сегодня, в такую ночь, я останусь безоружной?

Лиззи протянула ладонь проверить остроту клинка.

– Если что – секи по яйцам, – удовлетворенно посоветовала она.

В своих красных и черных кружевах Феверс выглядела потрясающе, и к тому же она была довольна тем, что своим окрыленным появлением буквально вырвала победу из рук грандиозного провала, стерла воспоминания о сошедшем с ума человеке и желавшем полакомиться человечиной звере.

В воротах двора, позади мрачного фургона, присланного с живодерни, ее ждала роскошная карета. Когда закутанный в меха лакей протянул руку Феверс и она ступила на ступеньку одного экипажа, Силач швырнул мертвое тигриное тело – в другой.

В суматохе и неразберихе разборки клеток, среди суетливой беготни рабочих и конюхов, ржания лошадей, возобновившегося бряканья слоновьих цепей, чьи-то невыразимого размера руки сунули огромные ноги в кожаные башмаки, и появился Профессор.

В одной руке он нес раздувшийся саквояж, в другой – новенький портфель. За ним строем двигались его коллеги. Все были одеты в добротные пальто, кое-кто напялил на голову овечьи шапки, купленные на рынке. Они тащили сумки, фанерные чемоданы, шляпные картонки, коробки… Одна из обезьян несла сложенную школьную доску. Раздосадованный Полковник следовал за ними по пятам, сопровождаемый Сивиллой, в кои-то веки демонстрирующей чудеса свинячьей проворности.