Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

верить Акаси, главным итогом этой встречи стало решение «чинить препятствия» русскому правительству в призыве новобранцев в армию. После принятия соответствующей резолюции японец лично пообещал оказать материальную поддержку партиям, которые испытывали финансовые затруднения[585]. Таким образом, уже в октябре 1904 г. видимость приличий, соблюдавшаяся во время Парижской конференции, была отброшена, карты открыты, и Акаси перешел к прямому субсидированию деятельности ряда российских революционных партий. Иначе говоря, из «серого кардинала» русской революции он стал претендовать уже на роль ее более или менее явного дирижера.

Участники октябрьских переговоров получили право предлагать от лица Японии финансовую поддержку третьим организациям. Циллиакус и после «грубого» отказа Совета РСДРП от участия в Парижской конференции не переставал, по словам Ю.О. Мартова, «ухаживать за нами»[586]. В конце 1904 г. с предложением японских денег к П.Б. Струве обратился некий социалист-революционер. «Это случилось в Пасси, – рассказывает Тыркова-Вильямс, – у него [П.Б. Струве] дома. Мы … сидели наверху, в библиотеке, и вдруг услыхали вопль. Петр Бернгардович на лестнице на кого-то кричал диким голосом. Потом раздался громкий топот по ступенькам. Он кого-то провожал, вернее выпроваживал. С шумом захлопнулась входная дверь. Опять топот по ступенькам. Красный, растрепанный влетел Струве к нам … Кружась по тесной комнате, рассказал нам, что к нему явился знакомый социалист-революционер. Насколько помню, фамилия его была Максимов[587]. Он пришел, чтобы от имени японцев предложить Струве денег на расширение революционной работы. Струве наскакивал на нас … и, потрясая кулаками, вопил: Мне, вы понимаете, мне, предлагать японские деньги?! Как он смел? Мерзавец!»[588].

С тех пор контакты российских либералов с Циллиакусом и компанией прекратились.

Примерно тогда же «практические предложения» материальной помощи от японского правительства вновь получили меньшевики, бундовцы, латышские социал-демократы и социал-демократы Польши и Литвы, но, к чести их будет сказано, от нее отказались. Глухое упоминание об этом предложении и о составленном якобы в связи с их отказом «особом протоколе» содержится в воспоминаниях меньшевика П.А. Гарви[589].

Все эти переговоры и маневры по-прежнему происходили тайно, и российской политической полиции в течение нескольких месяцев оставались неизвестны. До осени 1904 г. она располагала лишь отрывочными сведениями о связях с японцами российских общественных деятелей – в основном, поляков и финнов. На след Акаси ее вывел появившийся в октябре этого года в Париже чиновник особых поручений при министре внутренних дел Иван Федорович Манасевич-Мануйлов.

Настало время, читатель, поближе познакомиться с человеком, которому выпало отстаивать российские интересы и противостоять проискам японской агентуры в Западной Европе. Такое знакомство многое даст для понимания позиции Департамента полиции относительно дальнейших шагов Акаси. Итак, на кого же оказалась возложена столь ответственная и трудная задача поистине государственной важности?

И.Ф. Манасевич-Мануйлов (1869—1918) происходил из бедной еврейской семьи Западного края, но родился в Сибири, куда его отец Тодрес Манасевич[590] был сослан за мошенничество. Здесь семи лет от роду Иван был усыновлен богатым купцом Мануйловым, в доме которого прожил до 14-ти лет и был крещен. В 1880-х годах он с семьей переехал в Петербург, где, закончив реальное училище, был записан в купеческое сословие и принял лютеранство. После знакомства с издателем и журналистом князем В.П. Мещерским, человеком с испорченной репутацией, но обширных придворных связей[591], в 1888 г. Мануйлов занялся литературным трудом и одновременно стал оказывать «услуги» столичному Охранному отделению. Хорошо знавший Ивана Федоровича французский дипломат Морис Палеолог позднее писал о нем: «Мануйлов – субъект интересный … Ум у него быстрый и изворотливый… совести у него ни следа. Он в одно время и шпион, и сыщик, и пройдоха, и жулик, и шулер, и подделыватель, и развратник … а вообще – милейший человек … У этого прирожденного пирата есть страсть к приключениям и нет недостатка в мужестве»[592]. «Манасевич-Мануйлов был рафинированным, утонченнейшим, усовершенствованным столичным Хлестаковым ХХ столетия, удивительно ловким, находчивым, изворотливым», – писал спустя много лет о нашем герое русский эмигрант, однофамилец французского дипломата, в прошлом многолетний чиновник МВД[593].

Согласно позднейшей справке Департамента полиции, в мае 1895 г. И.Ф. Манасевич-Мануйлов появился в Париже в качестве сотрудника газеты «Новости». Здесь он познакомился со служащим парижской префектуры, которому отрекомендовался представителем МВД, посланным для негласной проверки деятельности Заграничной агентуры, которой «в Петербурге недовольны». Демонстрируя свою «особую» осведомленность об Агентуре и ее основателе и тогдашнем руководителе П.И. Рачковском, Мануйлов наговорил массу глупостей. Рачковского, известного своим антисемитизмом и причастностью к фабрикации «Протоколов сионских мудрецов», он объявил евреем, его помощника – картежником и т.д. В обмен на эту «откровенность» Мануйлов предложил парижскому чиновнику за солидное вознаграждение помочь в сборе компрометирующих Рачковского сведений. Но произошел конфуз: о содержании этого разговора узнал сам объект мануйловской интриги и «пригласил» его к себе. Из беседы, в ходе которой юный Иван Федорович даже всплакнул, выяснилось, что он является орудием происков тогдашнего начальника Петербургского охранного отделения полковника П.В. Секеринского и прочих, по выражению Рачковского, «охраненских тунеядцев»[594]. Отношения же самого Мануйлова с МВД исчерпывались тем, что в течение нескольких лет он оказывал Секеринскому «агентурные услуги», т.е., по жандармской терминологии, являлся «штучником», или мелким, маловажным агентом.

Казалось, что этот эпизод должен был зачеркнуть еще по-настоящему и не начавшуюся полицейскую карьеру Мануйлова, но не таков был Иван Федорович. В конце 1890-х годов мы видим его уже в Риме в качестве чиновника особых поручений VIII класса при министре внутренних дел, занятого выполнением секретной миссии: формально являясь агентом по духовным делам при российском представительстве в Ватикане, на деле он занимался слежкой за кардиналом Мечиславом Ледоховским, по отзыву Департамента полиции, «главным руководителем антирусской агитации среди католического духовенства». Деятельность Мануйлова в Ватикане довольно скоро (в 1901 г.) закончилась его разоблачением и чуть было не привела к скандалу, но он остался в Риме наблюдать за здешними «русскими революционными группами». В 1902 г. министр Плеве отправляет Мануйлова в Париж с новым деликатным поручением – «установить ближайшие сношения с иностранными журналистами и представителями парижской прессы в целях противодействия распространению в сей прессе ложных сообщений о России» (с выделением 3000 рублей на полгода «на расходы»); в 1903 г. аналогичное задание наш герой выполняет в Риме («расходы» – 700 франков в месяц[595]).

Уже к этому времени Мануйлов считался в Департаменте полиции личностью морально нечистоплотной, способной на мошенничество и финансовые махинации, которые, будучи человеком состоятельным (приемный отец оставил ему порядочное наследство), он творил исключительно из «любви к искусству». По отзыву коллег, «человек удивительно покладистой совести и полной готовности сделать все за хороший куш»[596], он доставлял своему начальству массу хлопот по урегулированию последствий своей «неаккуратности в расчетах с сотрудниками» и частными кредиторами. Дурная репутация в какой-то степени