Улей - Соня Фрейм

Лучше он будет внимать льющейся воде и, может, услышит в ней голос Рут. Но с каждым днем все больше казалось, что их связь разорвалась. Между ними простирались слои почвы, бетона и еще бог знает чего. В этом ли она мире вообще? А вдруг ее и не было и это лишь его посмертная фантазия от отчаяния и страха?…

Винсент выключал воду и повторял ритуал чистки зубов, иногда увлекаясь до такой степени, что из десен шла кровь.

Только во сне, уходя все дальше от яви, он ощущал Рут вновь, как ни одного другого человека в своей жизни. Порой даже казалось, что он слышит ее дыхание: тихое, размеренное, в унисон с его.

– Найди меня, Рут, – беззвучно шептали губы Винсента. – Я застрял. Еще хуже, чем когда был мертв.

А потом наступало утро, и все повторялось.

Наедине с собой приходилось слушать собственные мысли. Винсент считал себя плохой компанией, но она была для него единственной на протяжении уже многих лет. И в «Прометее» выносить себя становилось совсем тяжело.

А времени по-прежнему через край.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять.

Мышцы ныли.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Одиннадцать. Двенадцать.

Ляг и подумай о чем-нибудь. Сколько можно терзать свое тело?

Только его дыхание и движения.

Стены звуконепроницаемые. Что там, за его камерой? Есть ли еще жизнь на Земле?

Здесь даже насекомых не было.

Раз. Два. Три. Четыре…

Шорох в громкоговорителе. А вот и она.

– Доброе утро, Войтех! – мелодично приветствовала его Мирра каждый день.

Сама она уже давно не заходила и прогрессом его работы не интересовалась. Его бросили в криптологический кошмар и захлопнули крышку. Плавай, разгребай, расшифровывай.

Винсент знал, что она в курсе всего. Она же медиум. И пока у него не имелось результатов, ей было неинтересно его навещать. Впрочем, может, и к лучшему. Он не очень-то радовался при виде ее понимающего лица.

Винсент выдохнул и опустил ноги на пол. Он не знал, отвечать ей или нет. Когда они говорили, их беседы, по сути, были ни о чем. Много глупых шуток с его стороны и ледяная вежливость – с ее. В дни, когда он молчал, она выключала динамики.

– Привет, Мирра, – ответил он ей в этот раз, пытаясь восстановить дыхание. – Как там, наверху? Цветут ли деревья? Поют ли птички?

– Сейчас октябрь, Войтех. Птички заснули в саду, рыбки уснули в пруду.

– Почему ты постоянно меня так зовешь? – нахмурился он.

Громкоговорители шершаво усмехнулись.

– Но ведь это твое имя.

– У меня нет имени. Не зови меня так, мне это не нравится.

– Говорят, назвав истинное имя человека, обретаешь над ним власть, – отпарировала Мирра.

– Ты и так имеешь надо мной власть. Я торчу в твоей тюрьме, делаю твою работу.

– В именах – сила, Войта. Отрекаясь от своего, ты не перестаешь быть тем, кто ты есть.

Он только застонал, переворачиваясь на живот. Мышцы саднили, будто в них понабивали гвоздей. Кажется, сегодня он перестарался.

– Это ты так думаешь, – только и ответил он.

– Мне не нравится твой темп. Мы не сдвинулись.

– Извини, что меня нельзя поставить на ускоренную перемотку. Я работаю. Это сложно. Этим знакам почти нет аналогов. Все, что имело с ними хоть какое-то подобие, ты расшифровала сама.

– Это всего двадцать один знак из ста сорока восьми, обнаруженных на ее теле.

– И у тебя ушло на расшифровку четырнадцать лет, – откликнулся он, медленно поднимаясь с пола и глядя на динамики. Как будто бы в них мерещилось ее лицо. – А от меня хочешь прогресса меньше чем за месяц.

– Справедливо.

Она его видела. Под динамиками были и камеры. Винсент старался смотреть прямо в них.

– Дай мне время. Нет замков, которые я не мог бы открыть.

Показалось, что там, в своей комнате видеонаблюдения, Мирра улыбнулась. Это был просто укол интуиции.

– Я дала тебе жизнь, – вздохнула она, – а с нею – и время, Войтех. Считаешь ты и без меня хорошо.

С этими словами Мирра отключилась. Он понял это по резкому прекращению фонового шума, сопровождавшего ее голос.

Винсент перевел взгляд на свою большую тетрадь, где со скуки переводил дни в миллисекунды. Цифры вдруг показались ему необыкновенно четкими, как будто вырезанными в сознании. У него появилась идея.

Он пролистал свои бессмысленные расчеты ушедшего времени и остановился на страницах, исписанных символами. Исходя из предположений Мирры, каждый символ означает действие. А если значения уже в самом исходном символе?

Одна минута равняется шестидесяти секундам.

Один символ равняется… определенному набору более мелких символов. Каждый из них состоит из нескольких крошечных элементов, которые они считают за часть целого. Вдруг это знаки в знаке?

Винсент перевел напряженный взгляд на развернутый у входа в комнату фотоснимок с тела Королевы. Каждый образ имел несколько разных зарубок и фигур.

Это значит, что знаков не сто сорок восемь, как они думали с Миррой.

Их больше.

Большие понятия состоят из малых.

Малые рассказывают историю больших.

От этой мысли его прошиб пот. Он понял, что нашел ключ. Благодаря расшифровкам Мирры, разработанным на основе аналогий с древними письменами людей, он знает, что значит совокупность некоторых символов. Сто сорок восемь символов с тела богини – это сто сорок восемь совокупностей. Осталось посмотреть внутрь и выявить графические закономерности, ибо без них не бывает языка.

Читать надо не по горизонтали или вертикали.

А вглубь.

* * *

Так Винсент начал постигать тайны богов.

Как говорится в Библии: ищущий правду да найдет. Он нашел правду, которая опровергла существование Бога и приоткрыла дверь в другое измерение.

Все расшифровки отныне он вел в тетради, потому что через внутреннюю сеть Мирра получала доступ ко всему, что он заносил в общую базу данных. Он по-прежнему сидел перед компьютером или ползал по полу с лупой, но это был маскарад. В ее базу он вносил всякую чушь, а сам перерабатывал в голове другую информацию.

Только под вечер, когда он брался за свою тетрадь, начиналась настоящая работа. Винсент не хотел дать ей понять через свои изменившиеся привычки и энтузиазм, что он что-то нашел. Пусть все идет как обычно. Что бы он ни начал распутывать, он первый получит эту информацию.

Ответы скрывались внутри каждого изображения. Возможности прочтения были бесконечны, и каждая открывала свою вереницу смыслов. Винсент работал с самым совершенным и живым текстом на свете. Его можно было комбинировать, переставлять и открывать новые значения.