Кремлевская жена - Эдуард Тополь

Тут впереди, за пеленой дождя, на плешивом холме, показались высокие грязно-белые и без единого креста купола старого монастыря, обнесенного высокой и облупленной каменной стеной. Но дорога шла к монастырю не напрямую, а в объезд какого-то поля с редкими и хилыми колосками. И непонятно было: не то тут уже убрали урожай, не то недавно посеяли.

— А твоего-то за что упекли? — вдруг спросил меня шофер. Но я не стала, конечно, обсуждать свою жизнь с шофером такси и сказала уклончиво:

— Да так… Не знаю…

— Ты не боись, подруга! — улыбнулся он мне в зеркальце заднего обзора. — Я, может, сам диссидент, только скрытый! Твоего-то как фамилия? А?

— Чижевский… — произнесла я невнятно.

— Ка-а-ак?! — изумленно обернулся ко мне шофер.

— Ну, Чижевский… А что?

— Александр Чижевский? — воскликнул шофер. — Да?

Я кивнула.

— Так про него ж вчера все «голоса» трубили! Ну парень! Орел! Нет, есть еще люди на нашей родине! Александр Чижевский! — И он восхищенно крутанул головой. — Надо же — я везу к Чижевскому! Между прочим, я тоже считаю: никакими реформами этот социализм не спасешь. А нужно всю систему менять, абсолютно! — И шофер вдруг оценивающе глянул на меня снова: — А ты ему кто — сестра? Невеста? Или просто по поручению ваших демократов?

— Н-ну… — протянула я.

— Понятно! Это личное! Я заткнулся… — Тут шофер выключил счетчик и повел машину, говоря мне через плечо: — Во-первых, при социализме производительность труда не растет, а падает — это закон! Если я работаю на государство — то я не работаю, а халтурю. Типично! А второй закон социализма — жуткий рост бюрократии. Маркс, Ленин, Троцкий, Бухарин — вроде умные люди были, а все обмишурились на простой вещи: диктатура пролетариата, как любая диктатура, все равно кончается диктатурой чиновников! И чиновники начинают управлять всем — от посевов кукурузы до сочинения музыки. В результате даже такую гигантскую страну довели до краха. Природу отравили, народ споили и обезбожили, а молодежь даже в мирное время нашли где убивать — в Афганистане! И больше всего обидно — за что это нам? Почему история решила этот эксперимент именно в России проводить? Не знаешь? Так я тебе скажу: потому что в других местах у нее бы не получилось! Ага, я этот вопрос изучил. Во Франции была коммунистическая революция? Была. Но французы живо поняли, куда дело идет, и скинули всех этих маратов. В Германии в двадцать первом году была революция? Была. Но даже немцы быстро избавились от коммунистов. А мы — нет. А почему? Потому что мы рабы и болтуны! Дома языком молоть, как я, — это пожалуйста! В очереди за мылом три часа отстоять — вся страна стоит и не пикнет! А таких, как твой Чижевский, чтобы на Красную площадь выйти, — таких на всю Россию раз-два и обчелся! И поэтому никогда у нас не было демократии и не будет! Ты согласна?

Но, даже изумляясь, насколько похожи его рассуждения со словами Саши, я не поддержала разговор. А радио тем временем перешло к международным новостям: прибытие в Москву парламентской делегации Зимбабве, премьер-министра Финляндии Харри Холкери, министра иностранных дел Австрии Алоиза Мола…

— Ни черта не понимаю! — сказал вдруг шофер. — Смотри, сколько народу понаехало — из Финляндии, из Австрии! Это ж заранее было назначено. А Горячев вдруг в Красноярск смылся. Чего вдруг?..

Тут он остановил такси у ворот монастыря, я полезла в сумку за деньгами, но шофер сказал мне категорично:

— Стой! Никаких денег я с тебя не возьму, даже не думай! И назад хоть до самой Москвы отвезу бесплатно. Только и ты сделай для меня милость, а? — Он откинул крышку «бардачка» и вытащил завернутый в газету пакет. — Здесь мне жена бутербродов положила от души — с сыром и с печенкой…

Я невольно сделала протестующий жест, но шофер поднял руку:

— Подожди! Я вижу, что у тебя полная сумка продуктов, я ж не слепой! Но это ты от себя. А это от нас, от народа. Пусть мы рабы и алкаши, но ты отдай ему и скажи: пусть держится. Такими, как Сахаров и твой Александр, мы у Бога наш русский грех отмаливать будем — и Польшу, и Афганистан, и Чехословакию, и Чернобыль, и вообще коммунистов…

Я смотрела ему в лицо. Передо мной было круглое, простое и почти мальчишеское лицо — ну, лет двадцати от силы. Но в этом лице, в этих голубых глазах все было серьезно — и про Бога, и про коммунизм, и про народную русскую вину за Афганистан и Чернобыль. Хоть он и себя назвал рабом и болтуном, но его глаза выражали какую-то новую, неизвестную мне силу, которую я впервые в жизни увидела лишь два дня назад в Саше Чижевском. И я вдруг осознала, что Саша — не одинокий странный чудак, а что есть среди людей какое-то иное отношение к жизни. Не газетно-показушное, как на политзанятиях, и не жлобско-нахрапистое, как в очередях за колбасой, и не двуличное сочетание того и другого — сочетание, которым, как материнской утробой, определена вся наша жизнь. Нет, оказывается, есть и что-то другое, о чем я даже не подозревала еще два дня назад…

И все-таки мне — старшему лейтенанту милиции — было странно и дико брать бутерброды у этого антисоветчика. Но — пришлось.

— Спасибо… — сказала я, опуская глаза, и вышла из такси в дождь, к монастырской калитке с линялой вывеской:

«ЛЕЧЕБНО-ТРУДОВОЙ ИЗОЛЯТОР НОМЕР 6389 ГУ ИТУ МВД СССР»

13.20

Я представляла, как изумился Саша, когда караульный открыл дверь камеры и крикнул:

— Чижевский, на свидание с невестой!

И пока в дежурке под музыку из «Меридиана» какой-то сержант из вохры проверял мою передачу — разрезал колбасу, протыкал творог, разламывал хлеб и шоколад, — Сашу, думала я, вели по гулким монастырским коридорам вдоль бывших келий, а ныне — камер. В качестве следователя я не раз бывала в таких монастырях, превращенных в тюрьмы или изоляторы, и легко представляла себе сырые темные камеры с потрескавшимися сводчатыми потолками, холодные, в разводах зеленой плесени стены длинных коридоров и ступени каменных лестниц, стоптанные подкованными сапогами конвоиров. И мне казалось, что я вижу, как идет по этим коридорам Саша — высокий, прямой, худенький. Конечно, как опытный зек, он должен был и вида не подать, что не знает, к какой такой невесте его ведут. А сзади Саши, позвякивая ключами от камер, движутся конвоир и дежурный офицер, перед которым я только что разыграла истерику. Да, истерику, потому что понимала: добиться свидания с Сашей можно только, если взять дежурного по изолятору на арапа. Что я и сделала.

— Его нет ни в одной московской тюрьме! — кричала я в караулке. — Я объехала все тюрьмы, и я точно знаю: он у вас! А если вы мне его сейчас не покажете — значит, вы его убили! Да! И я немедленно позвоню всем западным корреспондентам! Я прямо Тэтчер позвоню, клянусь! Пусть она связывается с Горячевым! И мы завтра же выйдем на демонстрацию в Москве, и нас поддержит весь мир, мы вынесем это на ООН. Говорите: вы его убили? Убили? Да?

Я знала, на что била. Конечно, охрана монастыря уже в курсе того, что вчера о Чижевском говорили все радиостанции мира, — скорей всего они тут сами слушают эти передачи по «Меридиану». Поэтому моя угроза связаться с инкорами и даже с Маргарет Тэтчер не прозвучала для них невыполнимой. Но кто же у нас не знает, как Горячев уважает Маргарет Тэтчер! Если она действительно позвонит ему из-за Саши…