Яркие люди Древней Руси - Борис Акунин

Три века спустя, на финальной стадии долгой борьбы между великокняжеской Москвой и республиканским Новгородом, государь Иван Третий будет действовать в точности «по методичке» Всеволода Большое Гнездо.

Итак, Всеволод Юрьевич не отличался воинственностью и кровожадностью, что для средневекового властолюбца (а он безусловно был властолюбив) уже очень большое достижение. Но кроме того – черта еще более располагающая – он не был жесток и часто проявлял по отношению к врагам удивительную по тем временам мягкость.

В 1178 году, в ходе противостояния с Новгородом, еще не изобретя мирный способ покорения республики, Всеволод затеял против нее карательную экспедицию. Карать было за что – новгородцы, ранее целовавшие князю крест на верность, нарушили клятву и отложились. По понятиям той эпохи в наказание следовало устроить показательную экзекуцию. Владимирцы подошли к богатому городу Торжку, больше месяца его осаждали и в конце концов взяли. В аналогичной ситуации Мономах, как мы помним, всех жителей города Минска истребил, «не оставив никого живого – ни челядина, ни скотины». Так же обычно поступали и другие мстители. Всеволод же дома сжег, но людей убивать не стал.

Еще милостивей он обошелся в 1207 году с населением враждебного города Пронска. После долгой и кровопролитной осады взял крепость, но даже не разграбил ее, а лишь поставил управляющим своего человека – прямо-таки уникальная гуманность.

Тогда же великий князь узнал о том, что его вассалы, члены рязанского правящего дома, вступили в тайные сношения с врагом – черниговским княжеством. Изменники были схвачены, но не казнены, а вскоре помилованы. И это в эпоху, когда даже близкие родственники истребляли друг друга безо всякого снисхождения! Те же рязанские князья несколько лет спустя, сойдясь в городке Исады на семейный съезд для урегулирования взаимных претензий, устроили между собой резню. Князья Глеб и Константин Владимировичи безжалостно умертвили родного брата Изяслава и еще пятерых «братаничей» (племянников).

Всеволод Большое Гнездо. В. Верещагин

Если бы Всеволод Юрьевич удовлетворился положением владетельного князя Владимирского, его можно было считать чрезвычайно успешным правителем. Но, едва войдя в силу, Большое Гнездо пошел по пути Боголюбского – принялся расширять свое гнездо. В ближних пределах это ему еще как-то удавалось, хоть и не без сложностей, но чем дальше простирал великий князь свои алчные руки, тем труднее становилось удерживать захваченные области. Всё долгое княжение Всеволода прошло в войнах с рязанскими, смоленскими, черниговскими, галицкими князьями. Всякая победа оказывалась недолгой и непрочной. Попытки же подчинить себе юго-западную Русь были и вовсе бесплодны.

Задача, которую взвалил на себя этот упорный, целеустремленный человек в конце XII – начале XIII века была уже невыполнима.

Экономические основания для существования централизованного государства были утрачены. Не существовало и политического движения за объединение – у русских не было ощущения единой нации. Люди чувствовали себя киевлянами, суздальцами, рязанцами или новгородцами, дружинники служили не какой-то абстрактной Руси, а своему господину. Князья же были настроены на то, чтобы стать хозяевами в собственной вотчине, пусть даже небольшой.

Даже то, что Всеволоду удалось так долго сохранять территориальную целостность крупного Владимиро-Суздальского княжества, было историческим анахронизмом. Сразу после смерти великого князя созданное им «большое гнездо» немедленно превратится в «воронье гнездо», растрепанное и галдящее. Обособятся Суздальское, Переяславское, Ростовское, Ярославское, Угличское и другие княжества, которые будут подчиняться стольному граду Владимиру лишь номинально. Ни о каком общерусском влиянии владимирских князей, конечно, не будет идти и речи.

Когда через четверть века после смерти последнего в древнерусской истории выдающегося государя на Русь обрушится монгольское нашествие, организовать и возглавить сколько-то серьезное сопротивление будет некому. К тому времени гнездо растащат по соломинке.

Византийская наука

рассказ

Сидели в гриднице так: во главе длинного стола, на высоком резной кости кресле великий князь, по правой стороне духовник Фотий, старый гридень Лавр и старый конюх Онисим, по левой стороне пленники, на другом торце Ефросинья, единственная здесь женка.

Всеволод, согласно имени всем тут володевший, был самый молодой, двадцати трех лет, еще не обвыкшийся с великокняжеством, с престолосидением, с тем, что его слово теперь закон. Трое пленников были ему родня, все старее годами. Они издавна привыкли считать тихого заику мелкой мелочью, да и сейча́с, невзирая на свое бездолье, нет-нет да взбрыкивали. Глеб Рязанский, багровая рожа, редко когда не гневался. Мстислав Ростиславич с Ярополком Ростиславичем – хоть Всеволоду и племянники, но старше дяди – конечно, помнили, как в прежнее время отвешивали ему затрещины.

Пятнадцать лет назад плыли они в греческую землю на одной ладье, изгнанные грозным Андреем Боголюбским за море. Мстислав с Ярополком, уже юноши, угрюмо толковали между собой о неведомом грядущем, восьмилетний Всеволод крутился близ, подслушивал, они его гоняли.

И после, уже здесь, на Владимирщине, когда их троих сшибла судьба в споре за престол, Ростиславичи своего зеленого дядю за ровню не держали, не желали с ним договориться по-мирному. Но Всеволод был хоть повадкой смирен и разговором мягок, своего отдавать не привык, а при хорошей возможности не отказывался и от чужого. Пока Мстислав с Ярополком в Цареграде учились пить сладкое вино да блудить по лупанариям, прилежный отрок усердно постигал наиглавнейшую византийскую науку рекомую «исихократия», сиречь «тиховластие» – умение ступать на кошачьих лапах, малых мышей съедая, а зубастых псов обходя. Премудрой науке мальчика обучал преподобный Фотий – этот самый, что ныне сидел от великого князя одесную, свесив на грудь длинную седую бороду, прикидывался, что дремлет.

Кроме Глеба Рязанского и его жены Ефросиньи, которая Мстиславу с Ярополком приходилась старшей сестрой, а Всеволоду, стало быть, племянницей, все тут в свое время отведали цареградского житья. Фотий и вовсе был природный грек, последовавший на Русь за своим духовным чадом, когда от Боголюбского пришло соизволение вернуться.

Старый гридень и старый конюх тоже были свои, из верных верные, плававшие с княжичем в заморскую ссылку и с ним же вернувшиеся на Русь. Старыми, впрочем, они звались только по чину – один старшинствовал над гриднями, другой над конюшнями, а так оба были мужи в самом соку: Лавр могучий, кряжистый, чернобородый, Онисим навсегда пропахший конским потом, мастью рыжеватый (про него хотелось сказать «каурый»).

Говорила все время женщина, мужчины молчали.

Ефросинья приехала из своей Рязани просить нового великого князя о прощении для мужа и братьев. Они долго враждовали с Всеволодом, но Божиим ли промыслом (как считал победитель), сатанинским ли происком (как считали побежденные), союзная рать была побита в прах на реке Колакше, и бежали братья Ростиславичи, Мстислав