Яркие люди Древней Руси - Борис Акунин

А коли не люб владимирцам – уйду. Жительствуйте как хотите. На вас без меня со всех сторон сразу во́роны слетятся.

Опять переглянулись. Возврата к смутным временам горожанам не хотелось.

– Помолчи, Сушата, – молвил Конон, выходя вперед. Он был первый разборщик во всех городских тяжбах, умел мирить даже непримиримых. – Княже, мы к людям с твоим приговором выйти не можем. Прогонят нас, нагрянут сюда гурьбой, сами суд учинят, а заодно все твои хоромы разорят. Ты знаешь, каковы они, людишки-то, как в раж войдут. На дружинников своих не надейся, они бить своих не станут…

Князь посмотрел на выстроившихся вдоль стены гридней – на каждого, по очереди. Одни отводили глаза, другие опускали. Плохо.

– Мы к тебе пришли не ради мести, – продолжил Конон спокойно, без дерзости. – Пришли ради своего обережения. Боязно людям, что волки Ростиславичи сызнова нагрянут, как уже не раз являлись, и весь город кровью умоют. Надо им раз и навсегда конец положить, чтоб не было от них Владимиру больше зла. На том стоим и с того не сойдем. Если же решишь уходить, знай: всё одно двоюродных с тобой живыми не выпустим. Не гневайся, но таков наш общий приговор.

Двое остальных согласно кивнули, а Сушата еще и ногой притопнул.

Когда твое твердое сшибается с еще более твердым, следует вновь обратиться водой, наущает византийская премудрость.

– Пойду перед иконой п-помолюсь, попрошу у Господа наставления, – с печальной кротостью произнес Всеволод. – Ждите. Чрез малое время вернусь с последним своим словом.

Когда он оборотился уходить, Ефросиньи в дверях уже не было.

* * *

Не было ее и в гриднице.

– Ну что они? Согласны? – вскочил со скамьи Ярополк. В его взгляде были страх и надежда. Мстислав смотрел исподлобья, молча.

Всеволод покачал головой.

– Без ваших голов они не уйдут. Мне вас не с-спасти.

Мстислав зажмурился, Ярополк заплакал.

– Господи, – обернулся великий князь к божнице. – Се ведь братья мои! Как мне от смертного греха уйти?

Лик Спасителя был сочувственен, но строг. Ответ Всеволоду был известен: или ты выбираешь царствие земное, или небесное, обое же обрести неможно.

– Про главную науку для государя – историю. Империи восемьсот лет. Ею правила сотня базилевсов. Все беды и испытания, какие только могут обрушиться на государя, уже испытаны и преодолены. Всё уже было. На всякий вопрос есть ответ. На этот – как избежать пролития родной крови, когда не пролить ее нельзя – тоже давно отвечено.

«Не уберегу я их, даже если от княжества откажусь, – мысленно возразил Иисусу государь. – Владимирцы их не выпустят. А стану заступаться – и меня порешат!».

И опять безмолвный ответ не замедлился.

«Выбирай: или бренная жизнь – или душа».

Но выбирать не хотелось. Ни между земным и небесным царствами, ни между гибелью жизни и гибелью души.

Перекрестившись, князь вернулся к столу.

– Отче пресвятый, да пробудись ты! – тронул он за плечо духовника. – Ведь это тебе потом мой г-грех отпускать!

– Я не сплю, – сказал старик, раскрыв выцветшие очи. – Я жду, пока ты вспомнишь, чему научился в Византии.

Всеволод удивился.

– Я там много чему научился. Про которую из наук ты говоришь?

По-русски пастырь говорил гладко и даже книжно, только подсюсюкивал от греческого деревянноязычия. У него вышло «тозе давно отвесено».

И великий князь, и оба обреченных пленника воззрились на попа с надеждой.

– Говори, не томи! – воскликнул Всеволод. – Как поступали базилевсы?

– От рождества Христова в год шестьсот тридцать седьмой кесарь Ираклий прогневался на своего сына-заговорщика, однако ж не взял на себя грех сыноубийства, не возжелал губить свою вечную душу. Потому царевичу лишь отрубили нос, чтоб зеркало всякий день напоминало ему о мерзком грехе непослушания. Отрубили и руки, чтобы наказанный не смог мстить. Потом, подумав, государь велел отсечь виновному еще правую ногу, а левую по своему милосердию оставил. В последующие века императоры во соблюдение Господней заповеди «не убий» наказывали особ царской крови не смертию, а казнями малыми, но достаточными, чтоб покаранный более не являл собою опасности для престола. В Византии преступному родичу выкалывают глаза и еще оскопляют, чтобы не дал зловредного потомства, жизни же не лишают. Христос смотрит с небес на такую кротость и умиляется. Вот и ты, сыне, можешь то же содеять, ибо…

От речей Фотия младший Ростиславич, Ярополк, плакать перестал и весь затрясся. Мстислав же, не дослушав, вскочил, отбежал к стене, где были развешаны лосиные и кабаньи головы, да медвежьи шкуры, схватил охотничью рогатину, выставил перед собой:

– Не дамся! – заорал. – Сунься кто – проткну!

К нему кинулся богатырь Лавр, легко вырвал копье, отшвырнул, сшиб Мстислава на пол, уселся сверху, зажал рот лапищей, чтоб не кричал.

– …Ибо душу свою Каиновым грехом губить тебе незачем, а престол уберечь нужно, – спокойно продолжил поп, переждав шум. – Вы же, чада строптивые, не страшитеся. Скопить вас не к чему, детей вы оба уже нарожали, как лягуха лягушат. С очами же разлучиться будет вам благом. Чем пялиться на суетное, куда отрадней и душепокойней обитать в приятной тьме, ласкаясь музыками и молитвами. Ах, я от греховного зрения охотно отрешился бы. На что оно?

И мудрый старец смежил веки, словно не видел в сем мире ничего, достойного созерцания.

Если сказать владимирским выборным, что князь рязанский сгниет в тюрьме, а Мстислав с Ярополком уедут в изгнание пустоокими, это будет и грозно, и по-княжески: не по-вашему я решил, а по-своему, соображал Всеволод. Согласятся горожане, никуда не денутся. Им главное – не страшиться, что Ростиславичи снова нагрянут. Оно и мне хорошо будет. А коли велю этих убить, как бы не объявили их потом новыми Борисом и Глебом, меня же – окаянным Святополком.

– Вам что дороже – жизнь или г-глаза? – спросил великий князь у братьев. – Решайте.

Ярополк пролепетал:

– Смилуйся, Всеволод Юрьевич.

А на вопрос не ответил. Мстислав – тот не мог ответить, ему Лавр ручищей уста вдавил.

Старший гридень пробасил:

– Что спрашивать? Сейчас чикну раз, чикну другой, и кончено. Онисим, дай свой нож, он у тебя тонкий, а то я ему моим кончаром пол-рожи рассеку. Тихо лежи!

Это он рявкнул на засучившего ногами Мстислава. Конюх уже шел, вынимал из ножен узкий венгерский кинжал.

– Оставьте его! Что вы с ним делаете? – закричала от двери, что вела из внутренних покоев, Ефросинья. Бросилась к брату.

Следом вошла Мария Шварновна, Всеволодова жена. Рязанская княгиня, стало быть, ходила за нею – призвать на помощь.

Великий князь улыбнулся ладушке. Жена