Дарвиния - Роберт Чарльз Уилсон

И вот что он мне рассказал.

Он рассказал, что его зовут Гилфорд Лоу и что он родился и вырос в Бостоне.

Он жил самой обычной жизнью до девятнадцати лет, когда его призвали в армию и отправили за океан воевать в чужой войне… в Европейской войне, в Мировой войне.

Он попросил меня вообразить историю, в которой Европа не претерпела Преображения, в которой все государства – и демократические, и деспотические – продолжали вариться в одном котле, пока этот котел не рванул на огне глобального конфликта.

Впрочем, эти подробности не имеют особого значения. Суть в том, что фантомный Гилфорд Лоу оказался во Франции, в рядах тех, кто противостоял германской армии в кровавых битвах изматывающей окопной войны, которые становились все более кошмарными благодаря газовым атакам и воздушным налетам.

Этот Гилфорд Лоу – солдат, как я привык про себя его называть – погиб на той войне.

Что его поразило, так это то, что гибель не стала концом всей его жизни и сознания.

И в этом месте, Каролина, история становится еще более странной, еще более безумной.

Мы сидели на стволе поваленного дерева, и я был поражен непринужденной реальностью солдата, его осязаемостью, его абсолютной и несомненной естественностью. Он вдыхал и выдыхал воздух, как любое живое существо; колода шевельнулась под ним, когда он поменял положение, чтобы оказаться ко мне лицом.

Если то, что рассказал мне солдат, правда, значит Скиапарелли и его единомышленники были правы: меж звезд и планет существует жизнь, как схожая, так и несхожая с нашей, а в некоторых случаях и радикально иная.

Наша Вселенная, сказал солдат, неимоверно древняя. Настолько древняя, что высокоразвитые цивилизации существовали в ней задолго до того, как человечество освоило каменный топор. Человеческая раса зародилась в Галактике, насыщенной Разумом. Еще до того, как наше Солнце сгустилось из первородной пыли, во Вселенной уже существовали чудеса настолько масштабные и непостижимые, что они кажутся скорее магией, нежели наукой; а множество великих чудес еще только впереди, ибо их реализация занимает в самом буквальном смысле целые эпохи.

Он описал нашу Галактику – маленькое скопление из нескольких миллионов звезд, одно из миллиардов таких же скоплений – как своего рода живое существо, в котором пробуждается разум. Звезды сообщаются между собой посредством линий связи: это не телеграфная и даже не радиосвязь, а нечто передающееся через незримую ткань (так называемую изотропическую энергию, под которой, насколько я понимаю, он подразумевает эфир) самого космоса, и эти мелкоячеистые коммуникационные сети стали настолько сложными, что обзавелись собственным разумом! Звезды, намекнул он, в самом прямом смысле соображают коллективно, и даже более того: они обладают памятью.

Престон Финч любил цитировать епископа Беркли, насчет того, что мы все суть идеи, пребывающие в разуме Бога. Но что, если это в буквальном смысле так?

Этот Гилфорд Лоу существовал в физическом теле до мгновения своей смерти, после чего превратился в нечто вроде идеи… мыслесемени, так он это назвал, в разуме локального Бога, эволюционирующего галактического Я.

Это было не слишком-то одухотворенное существование, сказал он, во всяком случае поначалу. Человеческий разум – это всего лишь человеческий разум, даже когда он трансформируется в Разум Вообще. Очнувшись в посмертной жизни, солдат пребывал в убеждении, что выздоравливает во французском полевом госпитале после осколочного ранения, и лишь появление нескольких человек, которые умерли раньше его, заставило его поверить в то, что он на самом деле погиб. Его мнимое тело, как он это называл, походило на его собственное до такой степени, что он не мог отыскать никаких различий, хотя мнимое, как ему объяснили, могло изменяться. Суть жизни в изменении, сказал он, а суть вечной жизни в вечном изменении. Ему предстояло многому научиться, исследовать прорву миров, познакомиться с новыми формами жизни – и воплотиться, если того потребует его дух. Его прежнее тело было ограничено собственными физическими потребностями и слабой способностью мозга фиксировать и сохранять воспоминания. Теперь же эти ограничения были сняты.

Он неизбежно должен был измениться, научившись обитать в Разуме, внутри которого существовал, питаться его памятью и мудростью. Не отказываться от своей человеческой природы, но отталкиваться от нее, расширять ее.

Именно этим он и занимался в самом прямом смысле на протяжении миллионов столетий, пока Гилфорд Лоу, это так называемое мыслесемя, не стал частицей чего-то неизмеримо более масштабного и сложного.

В то утро я разговаривал одновременно с Гилфордом Лоу и с этим сверхсуществом – с миллиардом миллиардов существ, связанных воедино и в то же время сохраняющих свою индивидуальность.

Ты можешь себе вообразить, с каким недоверием я все это выслушал. Но в тех обстоятельствах любое объяснение могло бы показаться правдоподобным.

Читая эти строки, можешь ли ты видеть в них нечто иное, нежели бред человека, обезумевшего от изоляции и потрясения?

Видит бог, мое потрясение было достаточно велико. Я оплакиваю то, что мы с тобой оба потеряли.

И я не рассчитываю, что ты мне поверишь. Все, о чем я тебя прошу, это проявить терпение. И добрую волю, Каролина, если ее запасы еще не исчерпались.

Я спросил солдата, каким образом все это могло произойти. Ведь это же я Гилфорд Лоу, и я никогда не погибал ни на какой войне, это так же бесспорно, как рассвет.

– Долгая история, – ответил он.

Я сказал, что никуда не спешу.

Эта посмертная жизнь, сказал солдат, оказалась не тем, чего он ожидал. По сути своей это не была сверхъестественная загробная жизнь – это был рукотворный парадиз, такой же искусственный, как Бруклинский мост, и в некоем непостижимом смысле такой же конечный. Спасенные души с миллиона разных планет объединились, образовав физические конструкции, которые он именовал ноосферами; эти механизмы планетарного размера перемещались по Галактике, постоянно ее исследуя. Парадиз, Каролина, но не рай, к тому же не без своих проблем и врагов.

Я спросил, какие враги могут быть у богов.

– Их два, – ответил он.

Первый враг – время. Разум победил смерть, по крайней мере в масштабах Галактики. Еще задолго до появления человечества все мало-мальски разумные существа, которые умирали в действующих пределах ноосфер, отправлялись в парадиз. Включая всех человеческих существ, от неандертальцев до президента Тафта и далее. Некоторым, намекнул он, требовалась изрядная степень морального перерождения, чтобы они могли приспособиться к посмертной жизни. Наверное, мы не самый малодушный вид в Галактике, зато уж точно далеко не самый безгрешный.

Но Разум сам по себе смертен, как и наш Млечный Путь, и даже сама Вселенная в целом! Солдат произнес несколько фраз, в которых звучали словосочетания «распад частицы» и «тепловая смерть», но их я понял весьма смутно. Приблизительная суть заключается в том, что сама материя в конечном счете тоже умрет. Располагая огромным количеством накопленного знания, ноосферы изобрели способ продлить свое существование дальше этой границы. И им удалось создать так называемый Архив, сумму всей истории разумной жизни, к которому могли обращаться не только сами ноосферы, но и схожие сущности, внедренные в другие, немыслимо далекие галактики.