Дарвиния - Роберт Чарльз Уилсон

– Поезд отходит сегодня ровно в полночь, – сообщил Крейн.

– А ты как же?

– Я под защитой, Элиас, – улыбнулся Крейн. – Не беспокойся за меня. Возможно, мы встретимся снова, лет через десять, или через двадцать, или через тридцать.

«Боже упаси!»

– А ты никогда не задумывался – наступит этому однажды конец или нет?

– О да, – отозвался Крейн. – Верю, мы будем свидетелями этого конца. Ты так не считаешь, Элиас?

Фейерверк достиг своего крещендо. В небе с оглушительным грохотом рвались звезды: синие, фиолетовые, белые. Доброе предзнаменование для новой администрации Гардинга. В новом Вашингтоне, подумалось Вейлу, Крейн будет процветать. Он далеко пойдет.

«А меня ждет безвестность, и может, оно и к лучшему».

В Новом Орлеане было тепло, почти жарко: тропическая весна в самом разгаре. Странный город, думал Вейл, как будто и не американский. Казалось, он перенесся сюда с Кариб, из какой-то французской колонии, вместе с кованым кружевом чугунных решеток, многоголосым гомоном и мягким местным наречием.

Вейл снял квартиру под вымышленным именем в бедной, но не самой убогой части города, расплатившись деньгами Крейна, после чего принялся обходить улицы в поисках помещения над какой-нибудь лавкой, где он мог бы вести свой маленький спиритический бизнес. Он чувствовал себя удивительно свободным, как будто его бог остался в Вашингтоне. Вейл понимал, что это не так, но наслаждался иллюзией свободы, пока мог.

Его тяга к морфину лежала не в физической плоскости. Вероятно, это была часть дара бессмертия, но он с теплотой вспоминал ощущение наркотического дурмана и несколько вечеров подряд обходил джаз-бары в поисках человека, который мог бы стать его поставщиком.

Однажды звездной ветреной ночью, когда Вейл шел домой, на него набросились два незнакомца. Оба мускулистые, в шерстяных вязаных шапочках, надвинутых на глаза. Затащили его в переулок за тату-салоном.

Ими руководили боги, к такому выводу пришел впоследствии Вейл. Все прочие варианты противоречили логике. Один громила был вооружен бутылкой, второй – куском арматурного прута. Они ничего не потребовали и ничего не забрали. Били исключительно по лицу.

Его бессмертная кожа была рассечена и изорвана, бессмертный череп треснул в нескольких местах. Он проглотил горстку бессмертных зубов.

Но умереть, разумеется, не умер.

Перебинтованный, под действием седативных лекарств, он слышал, как врач обсуждал его состояние с медицинской сестрой на тягучем луизианском наречии. «Просто чудо, что он выжил. Но изувечили его до полной неузнаваемости, видит бог».

«Никакое это не чудо, – подумал Вейл. – И даже не случайность».

Боги, которые сделали его кожу непроницаемой для иглы с морфином тогда в Вашингтоне, могли с такой же легкостью отразить и эти удары. К нему подослали бандитов, его изувечили до полной неузнаваемости, потому что добровольно он на это никогда бы не согласился.

Раны зажили очень быстро.

Новый город, новое имя, новое лицо. Он научился избегать зеркал. Физическое уродство не стало существенной помехой его работе.

Гилфорд вышел к Бодензее в том месте, где в озеро впадал ледниковый ручей. Студеная вода бежала по скользким черным голышам. Он медленно двинулся вдоль береговой линии на меховой змее, которую окрестил Евангелиной. Это имя дал ей просто потому, что оно ему нравилось; пол животного был для него загадкой. Всю последнюю неделю Евангелина была удачливей в поиске пищи, чем Гилфорд, а шесть ее бороздчатых копыт несли седока вперед куда сноровистее, чем две спички, в которые превратились его собственные ноги.

С неба светило ласковое солнышко. Гилфорд соорудил веревочную сбрую, которая удерживала его на широкой спине Евангелины, даже когда он терял сознание или впадал в полузабытье и принимался клевать носом. Но появление солнца означало, что можно сбросить с себя слой меха, и каким же наслаждением было ощутить кожей воздух, который не обжигал смертоносным холодом!

Для змеи Евангелина оказалась очень смышленой. Она обходила стороной мусорные кучи хищных насекомых, даже когда Гилфорд утрачивал бдительность. Она всегда держалась поблизости от пресной воды. И с уважением относилась к своему всаднику – что, пожалуй, было не так уж и удивительно, ведь он убил и съел одного из ее сородичей, а другого отпустил на волю.

Гилфорд старался не сводить взгляда с горизонта. В этом безбрежном краю темных лесов и скалистых бездонных ущелий он оказался совершенно один. Но в этом не было ничего плохого. Он не возражал против одиночества. А вот возможное появление других людей его тревожило.

Искать каменный лоб, под которым были спрятаны лодки, он предоставил Евангелине. Час за часом она терпеливо обнюхивала усеянный камнями берег, пока наконец не остановилась и не заскулила, привлекая внимание седока.

Гилфорд узнал эти камни, и этот берег, и холмистые луга, на которых только проклевывалась зеленая травка.

Да, то самое место. Но брезент исчез, и лодки тоже.

Ошеломленный Гилфорд сполз со змеиного крупа и принялся обшаривать берег в поисках хоть чего-нибудь: обломков, следов. Он обнаружил обугленную доску и ржавый гвоздь. И больше ничего.

Ветер гнал к берегу мелкие волны.

Солнце клонилось к горизонту. Понадобятся дрова для костра, если Гилфорд найдет в себе силы развести огонь.

Гилфорд вздохнул:

– Все, Евангелина, приехали. По крайней мере, на сегодня.

– И не только на сегодня, если ты не поешь хорошенько.

Он обернулся.

Эразмус!

– Том так и знал, что ты здесь появишься, – сказал змеевод.

Эразмус накормил его настоящей едой, одолжил спальный мешок и пообещал отвести их с Евангелиной обратно к своей маленькой ферме под Рейнфельденом, до которой несколько дней пути, а там уж Гилфорд сядет на какую-нибудь лодку, идущую вниз по реке, когда Эразмус повезет свое стадо на ярмарку.

– Вы говорили с Томом Комптоном? Он жив?

– Он заглянул ко мне в крааль по пути в Джефферсонвилль. Просил поискать тебя. После того как расстался с тобой и Финчем, он наткнулся на бандитов. Их было слишком много, чтобы вступать с ними в бой. Поэтому он пошел на север, оставил там несколько фальшивых кострищ и вообще сделал все, что мог, чтобы направить врагов по ложному следу до самого Бодензее. Он спас твою шкуру, мистер Лоу, хотя, как я вижу, не шкуру Престона Финча.

– Да, Финч умер, – подтвердил Гилфорд.

Они двигались параллельно Рейнскому ущелью, по сухопутному маршруту, который проложил Эразмус. Змеевод устроил привал у озерца, в которое впадала безымянная речушка, неглубокая и медленная. Солнце нагрело воду до терпимой температуры, хотя Гилфорд не назвал бы ее теплой. И тем не менее он впервые за несколько недель смог помыться. С него сошла такая уйма сухой кожи и грязи, как будто в реке была не вода, а щелок. Дрожа, он выскочил на берег, голый, словно личинка. Над водой носились первые весенние мухомары, время от времени врезаясь в его тело. Волосы у него падали на глаза; борода облепила грудь, точно мокрое армейское одеяло.