Копенгагенский разгром - Лев Портной

— Ну, да-да. Вы тоже не приглашали меня на чай.

— Я же извинилась!

— Наверняка и ваш первый лорд один раз подписал приказ. А один раз по английской традиции не считается. Паркер же все дни напролет развлекался с молодою женой, он мог что-то и напутать в своих бумагах!

— Кстати! — В глазах леди Мэри-Энн вновь вспыхнули огоньки. — По поводу миссис Хайд Паркер! А вы шалунишка! Приударили за нею, а меня записали в субретки!

— Ну… я боялся, что это последняя женщина на моем веку! — выкрутился я.

— Ладно, — промолвила леди Фицгерберт и перевела разговор на другую тему. — Граф Саймон передает вам поклон. Он делает все, чтобы вызволить вас отсюда. К вам пока никого не пускают… кроме меня.

— Да, мне выделили целую приемную, а она пустует, — развел я руками.

— Скажите, я могу что-нибудь сделать для вас? — спросила она.

— Принесите в следующий раз рашпиль и веревку.

— Может, и принесу, — ответила она и с загадочной улыбкой направилась к выходу.

Она собралась уходить, и я не утерпел, любопытство одержало верх:

— Послушайте, мне кажется, вы приходили не просто так.

Леди Фицгерберт не ответила. Она постучала в дверь, надзиратель открыл, и, переступая порог, она обронила:

— На чай не приглашаю.

Оставшись один, я строил предположения относительно леди Мэри-Энн Фицгерберт, а при случае спросил надзирателя:

— Скажите, кто она такая — леди Фицгерберт?

— Супруга принца Георга, будущего короля, — шепотом ответил надзиратель.

Физиономия моя вытянулась от удивления, а страж приложил палец к губам и добавил:

— Но тайная. Так что — тсс…

В последующие дни мою жизнь разнообразили прогулками по крепостной стене и допросами. Дознание вел сухопарый чиновник с несчастной физиономией. Должно быть, он не получил четких указаний на мой счет и не знал, сколь большое рвение необходимо проявить. И эта неопределенность делала его и без того несчастную жизнь совсем горькой.

Однажды утром вновь появилась леди Мэри-Энн Фицгерберт.

— Как ваши дела, граф? — спросила она, одарив меня широкой улыбкой.

— Судя по вашему хитрому виду, вам лучше знать, — ответил я.

— В проницательности вам не откажешь, — промолвила она. — Я ненадолго…

— Ага! Просто проезжали мимо и заскочили на минутку! Просто на чай пригласить, — усмехнулся я.

— Опять угадали! Именно за этим я и приехала — передать приглашение на чай к графу Саймону! Он ждет вас на Мэнсфилд-стрит в пять часов.

— Да, с удовольствием, — усмехнулся я. — Лет через десять, когда выйду отсюда.

— Вы выйдете отсюда намного раньше, — заявила леди Мэри-Энн Фицгерберт и с нажимом в голосе добавила: — Потому что главный свидетель — мистер Джон Кэну — пропал. Я слышала, он сбежал в Россию. Странным образом моя служанка исчезла одновременно с ним…

— Звучит так, словно вы помогли ему, — прошептал я.

Леди Мэри-Энн Фицгерберт улыбнулась и медленно прикрыла глаза, подтвердив мою догадку.

— Скажите, вы говорили, что у меня есть шанс предотвратить войну Англии с Россией…

— Да, — подтвердила леди Фицгерберт. — И вы сделали это.

— Но я уверен, что вы имели в виду нечто другое, уж точно не разгром Копенгагена.

— Вы должны были передать серебро Мальтийскому ордену.

— Да, это так, — кивнул я.

— И не просто серебро, а особым образом сделанные монеты — ефимки.

Я вытащил из кармана несколько серебряных кругляков и показал леди Фицгерберт. Она взяла одну монету и взвесила на ладошке.

— Ваш покойный император намеревался вновь разрешить торговлю с Англией. Но с одним условием. Таможенную пошлину английские купцы должны были бы уплачивать ефимками. К этому моменту все это серебро находилось бы у иоаннитов. И наши купцы вынуждены были бы покупать ефимки у Мальтийского ордена, — поведала леди Фицгерберт.

— Таким образом возобновились бы отношения России и Англии, а английские купцы вынуждены были бы поддержать католический Мальтийский орден, — докончил я.

— Наверное, так, Эндрю. Но все сложилось иначе.

Она постучала в дверь и, пока гремел замок, смотрела на меня с лукавой улыбочкой, показывая, что более ничего объяснять не собирается. Переступая порог, леди бросила на прощание:

— Oky-doky darling doc! Don’t forget — five-o’clock!

Она ушла, а я пустился в пляс — благо узилище позволяло. Я крутился, подпрыгивал и выделывал всевозможные коленца. Эмоции переполняли меня и требовали выхода. Слова леди Мэри-Энн Фицгерберт означали, что меня освободят. В этом я был уверен. Но одновременно и боялся ошибиться — нет ничего страшнее для узника, чем ложная надежда.

И я отплясывал, сам не зная, какие чувства пытаюсь утолить — радость или страх. А когда утомился, упал на кровать, мечтая уснуть и проснуться непосредственно перед выходом на свободу. Но едва растянулся в надежде привлечь добрейшего из олимпийцев Морфея, как дверь заскрипела: явились тюремщики и объявили, что меня приказано освободить.

— За вами подали экипаж. Вас отвезут к русскому послу графу Воронцову, — промолвил надзиратель будничным тоном.

Во дворе поджидала карета. Два кучера в зеленых шляпах с обвисшими полями восседали на козлах.

— Что ж, джентльмены, вы знаете, куда ехать? — спросил я.

— Не беспокойтесь, сэр, Мэнсфилд-стрит, — ответил один из кучеров.

Я поднялся в экипаж, щелкнул кнут, и мы тронулись.

— Приятель, а через какие ворота мы покинем Тауэр? — поинтересовался я.

— Мы проедем через башню Байворд, — раздалось в ответ.

— А где тут Ворота Предателя? — спросил я.

Карета притормозила, возницы ткнули пальцами в кирпичную кладку, мимо которой мы проезжали.

— Да вот же они.

Я выглянул в окно. Мы стояли напротив башни. Вытянув шею, я разглядел под аркой деревянные ворота, покоившиеся наполовину в воде. Попади я в Тауэр этим путем, наверное, до сих пор не просох бы.

— Это башня Святого Томаса, — пояснил возница.

Я плюхнулся обратно на сиденье, и мы поехали дальше. Но едва Тауэр остался позади, экипаж вновь остановился. Дорогу нам преградила щегольская карета. Ее дверца приоткрылась, на землю спустился Новосильцев Николай Николаевич.

— Сударь! — насмешливым тоном произнес он. — Не соизволите ли вы оставить казенную карету?

В эти минуты он показался мне самым родным и близким человеком. Я бросился навстречу, и мы заключили друг друга в крепкие объятия.