Американха - Нгози Адичи Чимаманда

— Ой, я уверена, имеет. Я бы к вам с удовольствием походила. — Слишком пылко она заговорила. Вышло не так, как ей хотелось. Загнала себя, сама того не желая, в роль потенциальной студентки. Он, кажется, стремился сменить направление беседы — может, тоже не рвался к ней в наставники. Сказал ей, что возвращается в Нью-Хейвен из гостей — ездил к другу в Вашингтон, округ Коламбия.

— А вы куда направляетесь? — спросил он.

— В Уоррингтон. Недалеко от Бостона. У меня там тетя живет.

— А в Коннектикуте бываете?

— Нечасто. В Нью-Хейвене не была ни разу. Но в торговых центрах в Стэмфорде и Клинтоне доводилось.

— Ах, ну да, торговые центры. — Уголки губ у него слегка подались вниз.

— Вам не нравятся торговые центры?

— Если не считать их бездушности и безликости? Вполне нравятся.

Она никогда не понимала вот этого неприятия торговых центров, того, что во всех одни и те же магазины, ей эта одинаковость казалась уютной. А при его-то тщательно подобранном гардеробе он же должен где-то закупаться?

— А вы сами, значит, растите хлопок и шьете себе одежду? — спросила она.

Он рассмеялся, она тоже. Представила себя и его, рука об руку, в торговом центре в Стэмфорде, она его подначивает, напоминает ему этот их разговор в день знакомства и вскидывает лицо — поцеловаться. Не свойственно ей было разговаривать с чужими людьми в общественном транспорте — она станет заниматься этим чаще, когда через несколько лет заведет блог, но сейчас она говорила и говорила, возможно, из-за новизны собственного голоса. Чем дольше они беседовали, тем больше она убеждала себя, что это не случайность, что во встрече с этим мужчиной в день, когда она вернула себе свой голос, есть какое-то особое значение. Она сообщила ему, давясь смехом, как человек, которому не терпится добраться до финала собственного анекдота, о телефонном агенте, считавшем, что Лондон — во Франции. Блейн не рассмеялся — он покачал головой.

— Вообще не учат ничему этих телефонных агентов. Небось наняли на время, без страховки, без льгот.

— Да, — сказала она пристыженно. — Мне его даже немножко жалко было.

— Мой факультет переехал несколько недель назад в другое здание. Йель нанял профессиональных перевозчиков и наказал им разложить вещи каждого сотрудника из старой администрации ровно по тем же местам в новых кабинетах. Что они и сделали. Все мои книги расставили как надо. Но знаете, что я заметил чуть погодя? Многие книги были поставлены вверх тормашками. — Он смотрел на нее, словно ожидая, что вот сейчас у них случится общее на двоих озарение, и один озадаченный миг она не очень понимала, к чему, собственно, эта история.

— Ой. Перевозчики не умеют читать, — произнесла она наконец.

Он кивнул.

— Было для меня в этом что-то совершенно убийственное… — Голос его затих.

Она принялась воображать, каков он в постели: нежный, внимательный любовник, для которого эмоциональная полнота не менее важна, чем семяизвержение, он не станет судить ее за рыхлую плоть, по утрам будет просыпаться в ровном настроении. Она поспешно отвела взгляд, испугавшись, что он прочтет ее мысли, — такие поразительно отчетливые были те образы.

— Хотите пива? — спросил он.

— Пива?

— Да. В вагоне-ресторане подают пиво. Хотите? Я собираюсь сходить.

— Да. Спасибо.

Ифемелу застенчиво привстала, чтобы пропустить Блейна, и понадеялась, что унюхает на нем что-нибудь, — но нет. Парфюмерии на нем не было. Возможно, он бойкотирует одеколоны, потому что изготовители одеколонов скверно обращаются со своими сотрудниками. Она смотрела, как Блейн идет по вагону, зная, что он знает, что она за ним наблюдает. Предложение пива ей понравилось. Ифемелу беспокоилась, что он пьет исключительно экологичный гранатовый сок, но теперь мысль об экологичном гранатовом соке показалась приятной — пиво же он тоже пьет. Он вернулся с пивом и пластиковыми стаканчиками и эдак лихо налил ей, и в этом Ифемелу увидела густой налет романтики. Пиво ей никогда не нравилось. В ее детстве пиво было мужским алкоголем, грубым и неизящным. Теперь же, сидя рядом с Блейном, смеясь над его рассказом о том, как он на первом курсе впервые по-настоящему напился, Ифемелу осознала, что пиво ей может нравиться. Зерновая его полнота.

Он говорил о своих студенческих годах — об идиотизме поедания сэндвича со спермой на посвящении в студенческое братство, о том, что в Китае его постоянно звали Майклом Джорданом, когда он на втором курсе путешествовал по Азии, как умерла от рака через неделю после выпуска его мама.

— Сэндвич со спермой?

— Они дрочили в питу, и нужно было откусить, но глотать не обязательно.

— О господи.

— Ну, есть надежда, что все дурацкое сделаешь, пока молод, чтобы не пришлось заниматься этим позднее, — сказал Блейн.

Кондуктор объявил, что следующая остановка — Нью-Хейвен, и Ифемелу ощутила укол утраты. Вырвала страницу из журнала и написала свой номер телефона.

— У вас визитки нет? — спросила она.

Он похлопал по карману.

— Не с собой.

Пока Блейн собирал вещи, они молчали. А затем — визг поездных тормозов. Ифемелу заподозрила — и понадеялась, что ошибается, — будто он не хотел давать ей свой номер.

— Ну, дадите, может, свой номер — если помните его? — спросила она. Жалкая шутка. Эти слова у нее изо рта выпихнуло пиво.

Блейн записал свой номер на ее журнале.

— Всего вам доброго, — сказал он. Едва коснулся ее плеча, уходя, и было что-то в его глазах, что-то трепетное и печальное, из-за чего она сказала себе, что зря считала, будто он дает свой номер с неохотой. Он уже по ней скучал. Ифемелу пересела на его сиденье, нежась в оставленном тепле его тела, и смотрела в окно, как он шагает по платформе.

Прибыв домой к тете Уджу, она первым делом хотела позвонить Блейну. Но подумала, что лучше подождать несколько часов. Через час она сказал «ну на хер» — и набрала номер. Он не ответил. Она оставила сообщение. Перезвонила позже. Нет ответа. Она звонила, звонила, звонила. Нет ответа. Набрала в полночь. Сообщения не оставила. Все выходные она звонила и звонила ему, а он так и не снял трубку.

* * *

Уоррингтон — дремотный городок, городок самодовольный: петляющие дороги в густом лесу — даже главная дорога, которую местные не желали расширять из-за боязни, что к ним понаедут иностранцы из большого города, была извилистой и узкой; сонные дома скрывались за деревьями, а по выходным синее озеро усыпа́ли лодки. В окне гостиной тетиного дома озеро мерцало, и синева его была такой спокойной, что не давала отвести взгляд. Ифемелу стояла у окна, а тетя Уджу сидела за столом, попивая апельсиновый сок, и кичилась своими горестями, как драгоценностями. Это стало обычным делом, когда приезжала Ифемелу: тетя Уджу сгребала все свои неудовольствия в шелковый кошель, тетешкала их, наводила блеск, а когда наставала суббота приезда Ифемелу, Бартоломью не было дома и Дике сидел у себя наверху, тетя Уджу вытряхивала свои беды на стол и крутила-вертела каждую и так и сяк, чтобы на них заиграл свет.