Замри, как колибри - Генри Миллер

В настоящем мире есть люди, которые под влиянием сладкоголосой логики марксистской диуретики делают вид, будто верят, что в один прекрасный день люди перестанут думать о деньгах. Многие из этих людей очевидным образом в жизни не имели денег, а посему не имеют ни малейшего представления о том, какое чувственное удовольствие получаешь от одного только обращения с деньгами, даже когда они не твои. А как же иначе объяснить клерка в бухгалтерии, или китайскую одержимость кассовым ящиком, или скупца, или большого финансиста, который если и оперирует деньгами, то меньше всего своими? Именно деньги в кармане – одно из маленьких, но неизмеримых удовольствий в жизни. Иметь деньги в банке – не совсем то же самое, но вот брать деньги в банке, несомненно, доставляет большую радость. В таком случае удовольствие состоит в том, что ты держишь в руках деньги, и не обязательно в том, что ты их тратишь, как хотел бы нас уверить один экономист. Вообще-то, очень возможно, что монеты появились на свет именно для того, чтобы удовлетворять эту человеческую потребность, ибо хотя человек и мог бы, проявив должное терпение, обозреть свою собственность, исчисляемую в зерне, рабах, скоте, драгоценностях, хмеле и тому подобном, все же совершенно очевидно, что перебирать в руках собственные денежки или пересчитывать мешки с деньгами намного удобнее и доставляет несравненно больше удовольствия. Потому что с изобретением звонкой монеты люди почти тут же увидели, что деньги делают деньги. Это абсолютно здравый принцип, и он основан на идее, совершенно не похожей на ту, которую высказывал покойный немецкий философ: «Мышление деньгами порождает деньги – вот в чем тайна мировой экономики»[154]. Мышление деньгами не производит ничего, кроме путаницы в мыслях. Работа с деньгами – вот что производит богатство, а следовательно, и больше денег. Это та самая простая истина, которую сам Христос, не будучи финансистом, выразил словами о том, что «кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет»[155]. Насколько же это ясный и определенный язык по сравнению с нарочитым истеричным жаргоном завсегдатаев биржи: «Рынок был твердым… Рынок был мягким и губчатым… Каучук ушел… Олово было летучим… Облигации обвалились…» Какие реальные значения прячутся за этими скачущими на огромном экране значками? Да разве может скот быть мягким и губчатым? И может ли обвалиться каучук? А олово улетучиться? Конечно же, биржевые брокеры, воротилы мировой торговли, говорят о ценах. Но что такое цены? Цена – это единица предмета торговли, товара, как теперь говорят, выраженная в золоте или в любом другом металле, укладывающемся в общественном сознании и не нуждающемся во взвешивании во время оплаты сделки. Цена имеет стоимость только в той мере, в какой наличествует определенное количество звонкой монеты, которое может быть передано в обеспечение цены. Все, что может сегодня взвинтиться, а завтра рухнуть в тартарары, не имеет ни веса, ни субстанции, ни стоимости. Это даже не газ, уж если на то пошло, и это ли не лучшее доказательство того, что мышление в денежных категориях оборачивается не чем иным, как крахом мысли, или, говоря словами сэра Исаака Ньютона, «совершенной пустотой».

У наших предков ушло не одно столетие, чтобы понять: сам по себе вес не создает стоимости. Ибо монета – это важно уяснить – может считаться денежной единицей только при условии, что она принимается без взвешивания. Взвесить ее должны были заранее, до выпуска в обращение, иначе она становится неполноценной или фальшивой. Во всяком случае, лишь с изобретением весов стали смотреть на вес, а не на определенную форму монеты, вроде колокольчиков, ножей, ключей, юбки древнекитайских денег или треножников, топоров и мисок времен Гомера. Одно из преимуществ взвешенной монеты, по крайней мере для римлян, заключалось в том, что с ее появлением прекратилось взимание штрафов скотом, что было нормой вплоть до пятого века до нашей эры. Отмена такого примитивного способа взимания налогов породила слово pecuniary, которое всегда ассоциировалось со словом «трудности». (Латинское слово pecunia, что значит «деньги», в свою очередь, происходит от еще более древнего слова pecus, означавшего голову скота.) Как бы там ни было, все те народы, которые создали великие цивилизации прошлого, обладали весьма реалистическими представлениями о деньгах, и не важно, говорили они о коровах и козах, бушелях пшеницы, хмеля, ячменя или рабах, украшениях или монетах. Не существовало никаких отрицательных чисел, изображаемых словом «дебет». Богатство страны или индивида исчислялось в деньгах или в их эквиваленте. Долги были, но никакого дебета! Люди мыслили положительно, ясно и предметно, что, между прочим, ни в коей мере не спасало их от всякого рода напастей. С другой стороны, есть страны и народы, чье астрономическое богатство можно выразить только негативно, в дебете, это народы, которые думают о деньгах, о том, как сделать деньги, и о том, как работают деньги. Они живут в атмосфере нескончаемого банкротства и тем и процветают. В учебниках мы находим аксиому, объясняющую этот парадокс. Она называется законом сокращающихся доходов и звучит следующим образом: «Чем беднее человек, тем большее налоговое бремя он несет». Еще Конфуций давным-давно указывал, что богатых делает богатым бедняк, а не наоборот. Если у нас не будет нарастающего как снежный ком числа «свободных пауперов», нам придется возвращаться к старому способу мышления, который, как уже говорилось выше, выражался формулой «переносимое количество наличности в руках». В общем, есть все основания полагать, что наши внуки еще узрят день, когда в обращение вернется талант чистого золота времен «Илиады». Ибо никогда еще в нумизматической истории этого драгоценного металла не наблюдалось такого невиданного преклонения перед золотым алтарем. Подобно нибелунгам стародавних времен, мы опять скрываем его в глубинах земли, заливаем водами искусственных озер, накапливаем горы патронов, взрывчатки, чтобы его у нас не отняли. И вместе с тем то же самое золото перетаскивают из страны в страну, почти как при церковном причастии передают от одного к другому каравай хлеба. Кажется, что, невзирая на дефляцию, девальвацию, разоблачения банковских афер, сила золота так никогда и не иссякнет. Золото – это золото, и, пока живы люди, его всегда будет не хватать. Самое приятное в мире – это иметь дело с деньгами, к тому же золото – источник самых вожделенных мечтаний. Так зачем же отказываться от него? А можем ли мы от него отказаться?

Оглядывая историю денег, мы не можем не впечатлиться тем фактом, что золото было великим средством денежного обращения Азии. Я сейчас думаю не о «белом золоте» греков, а о блестящем желтом золоте, которое Крёз извлекал из земных недр Лидии. Я думаю о таланте гомеровских времен, о динарах первых халифов. Как же это не похоже на алюминий нашего послевоенного денежного обращения, на бросовый обманчивый пятицентовик-«никель» Соединенных Штатов, чью покупательную способность не выразить даже в сигарах. Да разве можно сравнить золотые азиатские деньги с «презренным металлом» спартанцев, с грубыми свинцовыми дисками дравидов и малайцев! Да, там было серебро, так как оно всегда присутствует в сплаве, известном под названием «электрон». Все славное пятое столетие существовали знаменитые, чистого серебра деньги Кизика, предшественника Уильяма Дженнингса Брайана[156]. Но у Кизика хватало здравого смысла называть вещи своим именем. Он нарек монеты своего царства электроном и следил за тем, чтобы они содержали столько-то золота и столько-то серебра. Это не было чистое серебро. Это было божественное бракосочетание двух драгоценных металлов, и именно по этой причине имя Кизика по сию пору почитается его народом… Через какое-то время верх взяло серебро. Оно стало монополистом денежного оборота у парфян и, можно сказать, в целом у Сасанидов. Несколько позже в обращение вошли бронза или медь, но, если не считать китайцев, эти металлы использовались для изготовления лишь мелкой разменной монеты. Исключение из правила составило только французское су, так как никому еще, даже французам, не удавалось получить су на сдачу. Его происхождение напоминает судьбу обелиска гомеровской эпохи. Обол, как он теперь называется, был железным кружочком и имел ценность настолько ничтожную, что употреблялся прижимистыми греками только для благотворительных взносов. Еще один пример такого рода денежек находим в более поздние библейские времена, когда говорили о «вдовицыной лепте»[157]. Это тот род денег, которые в ходу у скряг всех стран и народов – лицемерная щедрость в предельном выражении.