Великий Наполеон. "Моя любовница - власть" - Борис Тененбаум

Тальма, надо сказать, много чего наговорил со сцены в Эрфурте. Приведем просто несколько примеров: в роли Ореста он сказал, что «…боги правят нашими временами, но слава создается собственными деяниями…» – и понятное дело, все посмотрели на ложу Наполеона, a в роли Магомета он нашел целый кусок, который и выделил, повернувшись лицом все к той же ложе:

«…Все люди равны; не рожденье, а доблесть выделяет [достойных]. Есть смертные, любимые богами, которые достигают всего лишь собственными деяньями».

Теология тут более чем сомнительна – вряд ли Магомет, пророк Аллаха, мог говорить о богах во множественном числе, но публика поняла все как надо и наградила Тальма бурными аплодисментами. В то время в Эрфурте говорили, что в театре был «…партер, заполненный королями...» – вместе с Наполеоном прибыло три дюжины германских государей, и каждый из них старался аплодировать как можно громче…

Вот с Александром было посложнее. Он, конечно, был вежлив и учтив – вот только на дружеские уговоры как-то не поддавался и вел себя сдержанно. В беседах Александра и Наполеона основным мотивом была не сердечность, а уж скорее осторожность, как на поединке двух фехтовальщиков. Приведем цитату из Е.В. Тарле, связанную с их встречей:

«…Оба союзника обманывали друг друга, оба это знали, хотя еще пока и не вполне, оба не доверяли друг другу ни в чем и оба нуждались друг в друге. Александр считал Наполеона человеком величайшего ума; Наполеон признавал дипломатическую тонкость и хитрость Александра. «Это настоящий византиец», – говорил французский император о русском царе. Публичность была самым главным в этих объятиях и поцелуях: для Наполеона эти поцелуи утратили бы всю свою сладость, если бы о них не узнали австрийцы, а для Александра – если бы о них не узнали турки…»

При чем тут австрийцы? На этот счет нас может просветить Д. Чандлер – согласно приводимой им справке, в 1808 году Великая Армия состояла из 113 линейных и 32 полков легкой пехоты, всего 417 пехотных батальонов, общей численностью в 340 280 человек, плюс к ним 48 тысяч человек конницы, императорская гвардия и артиллерия силою в тысячу пушек, или побольше чем 2 пушки на тысячу человек, если считать солдат всех родов войск. Силы вроде бы огромные, но испанский фронт занимал 120 тысяч человек, и еще сотня тысяч уже двинулась туда же из Германии и Италии. В итоге на защиту огромной по протяженности границы – от долины Немана и до долины реки По – у Наполеона оставалось всего лишь 150 тысяч солдат, – и самым опасным пунктом была граница с Австрией. Австрийская империя вполне могла сосредоточить значительные силы на Дунае или в Италии – и нанести по Франции внезапный удар. А о том, что французское господство в покоренной Европе особого восторга не вызывает, Наполеон уже догадывался. Так что ему было очень важно показать всему миру, что с Александром у него тесный союз, и если что, то союзные русские войска ударят австрийцам в спину.

Что же касается упомянутых Е.В. Тарле турок, то о них есть смысл поговорить подробнее.

B сочинении А.С. Пушкина «Заметки по русской истории XVIII века» (1822) приводится цитата из мадам де Сталь на французском языке: «En Russie le gouvernement est un despotisme mitigé par la strangulation», то есть «Власть в России есть абсолютная монархия, ограниченная удавкой».

На самом деле мадам де Сталь, по-видимому, этого не говорила. В книге «Десять лет в изгнании» (Mme de Staél, Dix années d’exil, 1821) есть лишь отдаленно схожая мысль: «Ces gouvernements despotiques, dont la seule limité est l’assassinat du despote, bouleversent les principes de l’honneur et du devoir dans les têtes des hommes» («Эти деспотические правительства, ограниченные лишь возможностью убийства деспота, опрокидывают в человеческой голове понятия чести и долга»). Как ни толкуй «…возможность убийства деспота…», это все-таки далеко не «…удавка…», и, по всей видимости, опасную остроту сочинил сам Пушкин, приписав ее мадам де Сталь. Первым на это указал Ю.Г. Оскман:

«…Острота, в которой перефразируется сентенция г-жи де Сталь о деспотических правительствах, единственной формой ограничения произвола которых является убийство деспота, принадлежит, видимо, самому Пушкину…»

Есть, правда, и версия Л.И. Вольперт, которая полагала, что сентенция могла действительно принадлежать мадам де Сталь, но существовала в устной форме. Это вполне возможно – Пушкин общался с людьми, знавшими мадам де Сталь лично, и мог услышать ее от кого-то из них. В данном случае нам это не важно.

Ho важно то, что за ловкой остротой стояла суровая истина. Петр Третий, супруг Екатерины Второй (официально – дед Александра Первого), был принужден отречься и после этого убит гвардейцами в Ропше. Один из его убийц, граф Алексей Орлов, был родным братом тогдашнего фаворита Екатерины, Григория Орлова, и не только не понес никакого наказания, но и был у императрицы в большой милости, и ему поручались потом самые важные дела. Например, он командовал русской морской экспедицией в Средиземное море, которая увенчалась победой над турецким флотом при Чесме.

Павел Первый, отец Александра, был удушен у себя в Михайловском замке, и один из участников этого дела, генерал Беннигсен, совсем недавно, в 1807 году, командовал русской армией под Эйлау и Фридландом.

И сейчас, в 1808-м, когда царь начал получать подметные письма с напоминанием о том, что его батюшка тоже дружил с французами и это плохо для него кончилось, он склонен был принимать их вполне серьезно.

Союзом с Наполеоном были недовольны многие – адмирал Д.Н. Сенявин вовсе не был в этом смысле исключением.

Недовольным надо было заткнуть рот, лучше всего – каким-нибудь громким успехом, наглядно показывающим пользу союзнических отношений с Францией. Захват Финляндии в какой-то мере помог разрядить обстановку, но настоящий приз был не на севере, а на юге. Турецкие владения на Балканах, Константинополь, Босфор и Дарданеллы были бы превосходным аргументом в споре с внутренней оппозицией. В Тильзите речь шла о разделе территорий между Императором Запада – Наполеоном – и Императором Востока – Александром, но после Тильзита прошел год, и никаких серьезных приобретений у России не оказалось. В данный момент русские войска стояли в отнятых у турок Молдавии и Валахии, и важной целью Александра было показать султану всю глубину франко-российской дружбы. Это сделало бы его поуступчивей.

Но Наполеон говорил о чем угодно – об Австрии, о своем одиночестве и желании обрести супругу, способную дать ему наследника (в качестве такой возможной супруги имелась в виду одна из сестер Александра), о временной неприятности в Испании, но вот о «турецком разделе» он говорил в той манере, в которой когда-то рекомендовал Сийесу писать конституцию, – «…коротко и неясно…». В общем, все это вместе у царя теплых чувств к Наполеону не вызывало.

К тому же в его соображениях появился новый фактор – у него вдруг нежданно-негаданно обнаружился очень знающий и толковый советник.