Парижское эхо - Себастьян Фолкс

– Неужели это все? – удивилась Ханна.

– Пока нет.

Нужный фрагмент нашелся в самом конце. К тому моменту Матильда уже порядком выдохлась и начала хрипеть, однако речь ее по-прежнему звучала достаточно внятно. Она сказала:

– С тех пор всякий раз, как я сдавала кого-нибудь в полицию, я первым делом внимательно пересчитывала деньги.

Ханна попросила меня выключить запись, ушла к себе в комнату и закрыла дверь.

В назначенный день я стоял у подъезда Клемане. Беда была в том, что я по-прежнему не знал кода, и надеяться, что я снова подберу четыре правильные цифры наугад, было глупо. Прогуливаясь по мощеной улице, я рассматривал фасад дома, ожидая увидеть какой-то знак или сигнальный огонек, хотя прекрасно отдавал себе отчет, что окна девушки выходят во внутренний двор и ждать мне нечего. Нащупав в кармане пакетик превосходной травки Джамаля, я в очередной раз пожалел, что при мне нет моей любимой себси — маленькой трубочки, через которую я обычно курил дома в Марокко. Я скрутил косяк и по-быстрому его спалил – благо на мощеной улице не было ни души, и никто бы ничего не унюхал.

Скоро стукнуло шесть, и время нашей с Клемане встречи официально наступило. Я не опоздал и не перепутал адрес. Но кое-что не давало мне покоя: что я вообще здесь делаю? По всей вероятности, собираюсь провести время с женщиной, которая похожа на другую женщину, которую я, в свою очередь, однажды видел в каком-то старом фотоальбоме. Хорошо это или плохо? Стоит ли мне тратить теплый летний вечер вторника на подобные занятия? Хотя, конечно, вся эта история была немного сложнее. Тут скрывалась тайна, которую я непременно должен был разгадать. Мне казалось, что Клемане принадлежала к какому-то другому миру, закрытому и совершенно недоступному для меня, если только она сама не подарит мне ключ.

Я придавил окурок ногой и взглянул на свое отражение в витрине магазина, поворачиваясь то так, то сяк. Чем дольше я смотрел, тем старше становилось мое лицо. В какой-то момент мужчина напротив покачал головой, словно говоря: «Ну нет, мальчик, я тебе не верю. Неужели ты и правда это сделаешь?»

Услышав за спиной скрежет парадной двери, я развернулся и увидел на пороге Клемане. Затем Тарик перешел дорогу. Он приблизился к девушке, и та легонько поцеловала его в щеку.

Мне и раньше казалось, будто я наблюдаю за собой со стороны: сначала когда я разговаривал с отцом, потом – с мужчиной у «Сталинграда». Но оба раза все продолжалось не более двух-трех минут и ощущалось как полная смена перспективы, как переселение душ. Теперь же я постоянно то уходил, то снова возвращался в себя. И так продолжалось целый час.

Мы поднялись в квартиру, и Клемане усадила меня в то же самое кресло. Она предложила мне сигарету из коробки, а потом наклонилась и дала прикурить от настольной зажигалки. Затем отправилась на кухню и вернулась с мятным чаем, таким же горячим и сладким, как в первый раз.

– Через час мне нужно будет уйти, – сказала она, усаживаясь напротив. – Мне нужно кое с кем встретиться.

– Ты выглядишь взволнованной, – ответил Тарик.

Он использовал обращение «tu»: «Tu as l’air un peu inquiet».

– Наверное, мне не очень хочется идти. Такие встречи – это всегда тяжело. Как ты?

– Я рад, что снова оказался здесь.

– Чего ты хочешь? На самом деле?

– Просто побыть с тобой. Понаблюдать. Послушать. Может, ты снова что-нибудь мне расскажешь?

Улыбнувшись, женщина сняла с нижней губы листик сухого табака и ответила:

– Конечно.

– Я ходил в то место, о котором ты мне говорила. Драней. Туда, где они держали людей, прежде чем посадить их на поезда.

На самом деле я, конечно, там не был, даже близко. Я только видел фотографии, когда сидел за компьютером Ханны. Но мне хотелось, чтобы Клемане хорошо обо мне думала.

– Ты молодец. И как тебе?

Тарик никак не мог подобрать нужные слова.

– Если бы мне принадлежало здание напротив, отель «Вувре», – сказал наконец он, – я бы разрешил людям останавливаться у меня и не брал бы с них денег. Я бы дал им бинокли, чтобы они могли видеть своих детей или родителей, когда немцы сгоняли их во двор на перекличку. Они могли бы помахать им. Может, передать какое-то сообщение.

Клемане снова улыбнулась.

– Возможно.

– Расскажи мне о себе, – попросил Тарик.

В тусклом свете ламп клубился дым. Клемане наклонилась и взяла сигарету, а потом скинула туфли и положила ноги на стол.

Меня будто прибило к креслу. На улице я выкурил немного больше кифа, чем планировал, поэтому теперь не мог даже пальцем пошевелить. Я просто сидел и смотрел на Клемане: на ее длинные ноги, бледные икры и тень чуть выше, на то, как двигались ее руки, когда она разговаривала. Ее голос звучал прекрасной музыкой, напоминавшей о доме, которую словно бы воспроизводила лучшая стереосистема Парижа.

Когда ты такой накуренный, ты не можешь воспринимать чужую речь буквально, скорее как впечатление. То, что рассказала мне Клемане, я запомнил лишь урывками:

«…когда я была маленькой, я ходила в школу на рю де Вожирар. Моей учительницей была пожилая монашка, которая носила серую рясу, апостольник и очки. Со мной в классе училось очень много девочек, и иногда после обеда нас водили гулять в Люксембургский сад. Мы выстраивались в ряд, парами, и шагали вверх по рю де Вожирар. Улица такая длинная, что на дорогу нам требовалась целая вечность! Школа была католической, поэтому мы, как примерные девочки, знали по именам всех святых и соблюдали посты. Мой день проходил по расписанию. А дома меня ждали добрый отец и строгая мать. Вот так вот. Конечно, мне очень хотелось брата или сестренку, но, когда я спрашивала маму, она так грустно на меня смотрела, что было ясно: этого никогда не случится. Нам часто казалось, что наша жизнь чересчур идеальна. Нам хотелось, чтобы так было всегда. По пятницам мы спускались в кондитерскую и покупали там пирожные в сахарной глазури. По воскресеньям ходили на службу в огромную церковь, и я надевала новую шляпку. Потом соседи приглашали нас на обед; я помню распахнутые двери гостиной, через которые виднелась деревянная терраса. За столом всегда царило такое веселье, что даже моя мать смеялась. Но мне было страшно. Я боялась других стран. Войны. Боялась, что наши традиции исчезнут. Мы не были готовы к вторжению незнакомцев, к вторжению чужих идей, народов, богов».

Я так и не понял, в каком именно округе жила молодая Клемане, поскольку, как она и сказала, рю де Вожирар – бесконечно длинная улица. Сложно сказать, когда именно все это происходило, но мне показалось, что очень давно. Что-то в ее манере говорить напоминало мне о старых черно-белых фильмах. Как-то утром, незадолго до нашей встречи, мне было нечем заняться, и я посмотрел одно кино, в котором целый класс мальчиков отправили на выездное занятие по физкультуре. Они выстроились в ряд и резво зашагали по рю де Вожирар, но потом вдруг стали исчезать, пара за парой, в соседних переулках и магазинах – пока от марширующей процессии не остался лишь один учитель.