Парижское эхо - Себастьян Фолкс

Когда время пришло, за окном стояло ветреное майское утро: в такую погоду кажется, что в мир постепенно возвращаются краски. Однако я чувствовала себя неважно. Накануне образ Александра вырвался из постапокалиптической тюрьмы моего подсознания и вновь заполонил мои сны, из-за чего встала я подавленной и словно больной. Обычно это состояние продолжалось несколько часов, а то и дней.

Конечно, я не могла позволить ему вот так запросто нарушить ход моей работы, поэтому мне пришлось признать – пусть и на мгновение, – что он по-прежнему держит меня в своей власти. Я должна была отстоять свои позиции. Но стоило мне об этом задуматься, как мысли тут же унеслись куда-то прочь… Предположим, в мире живет шесть миллиардов человек. Три миллиарда мужчин и три миллиарда женщин. Из них одному миллиарду сейчас за пятьдесят лет, еще одному миллиарду – меньше двадцати двух. Выходит, мне остается целый миллиард потенциальных партнеров! С поправкой на то, что многим из них я скорее всего не понравлюсь, и на то, что я сама довольно разборчива (насколько это свойственно человеку разумному и дружелюбному), выбор сузится до одного мужчины из ста. Да, требовательности к противоположному полу мне занимать. Но даже при таком раскладе в моем распоряжении около ста миллионов привлекательных мужчин (я проверила вычисления на бумажке), с которыми в теории я могла бы построить более-менее сносную жизнь. Согласно моему предположению, – и я подчеркиваю, это было лишь предположение, – большинство женщин предъявляет к потенциальным партнерам куда меньше требований, поэтому они могли выбирать из 567 297 441 человек. Как бы то ни было, отношения с любым из топ-пятидесяти миллионов мужчин способны закончиться катастрофой. А теперь представим себе, что по какому-то невероятному стечению обстоятельств тебе достался мужчина из первой тысячи, а то и из сотни. Как много боли может принести такая встреча? И что если, не приведи господь, ты встретишь мужчину из самой первой, вполне реально существующей десятки? Конечно, Номер Один я так и не решилась себе вообразить. В тот момент он скорее всего рубил дрова где-нибудь в джунглях Венесуэлы, в набедренной повязке и потной бандане, совершенно не подозревая о страшной силе собственного обаяния.

Покончив с расчетами, я почувствовала облегчение. Поначалу я даже улыбалась, но потом вдруг осознала всю порочность собственной логики. Мне и в голову не пришло, что в процессе отбора я приближусь к своей половине, к тому, с кем буду счастлива. Нет. Я почему-то решила, что тот, кого я буду любить больше всего на свете, непременно меня уничтожит. Как сказала бы мой психиатр, сидя в своем бостонском кабинете: «И что это говорит о вас, Ханна?»

В час дня я отправилась в кафе по соседству и заказала дежурное блюдо. «Le dos de cabillaud, Madame f»[45] — спросил официант. «Bien sûr»[46], — ответила я. К рыбе я взяла бокал вина, чего никогда прежде не делала, если обедала одна. Хек оказался вкусным, но от вина у меня слегка поплыло перед глазами, поэтому я решила выпить чашку эспрессо. Я вернулась домой, чтобы поговорить с Тариком. Он запросто согласился помочь и с удовольствием взялся планировать нашу поездку на метро. «Никогда раньше не пользовался Седьмой добавочной!» – воскликнул он. Пока мы тряслись в поезде, я искоса наблюдала за перемещением карих глаз Тарика: он долго рассматривал свое вытянутое отражение в окне напротив, отвлекаясь лишь на рекламные афиши на остановках. Наверное, в этом не было ничего особенного, просто мальчишеский (или даже мужской) пунктик, но я завидовала такой самозабвенной погруженности в себя самого. Тарик либо наслаждался собственным отражением, либо размышлял об очередном способе получить удовольствие. Я же больше не умела видеть вещи такими, какие они есть. Все казалось взаимосвязанным, каждое событие было либо следствием, либо причиной другого, случившегося в прошлом, либо они имели общий смысл и значение. В моей голове все так или иначе сводилось к историческому процессу и ощущению утраты.

Я чувствовала, как за висками распухает знакомая головная боль: встреча с Матильдой не на штуку меня взволновала. К тому моменту я уже собрала достаточно материала, чтобы написать для Барбары Путнам черновой вариант статьи, а значит, волновалась не за результат работы. Голова болела от невыносимого чувства ответственности, которое я испытывала перед всеми этими женщинами. Мне предстояло выяснить произошедшее с Симоной и рассказать об этом людям, и только я могла простить Матильду, потому что только я знала обо всех смягчающих обстоятельствах той драмы. Но были ведь и другие героини: настоящие, как обожаемая мной Андре Боррель, и выдуманные, как Клемане. Моему беспокойному мозгу представлялось, что я могу искупить их смерть и подарить им шанс на условное перерождение в новой жизни.

На площади Фет – на Фестивальной площади – вопреки названию царила крайне угрюмая атмосфера. По периметру стояли бежевые панельные высотки с оранжевыми крышами; кое-где между ними торчали саженцы, огороженные сеткой. В центре площади – пирамида из грязного стекла, вокруг – небольшая пешеходная зона, а чуть в стороне – разбитая карусель.

– Боже, – спохватилась я. – Мы забыли купить Матильде цветы.

– Тут есть «Монопри». – Тарик кивнул куда-то вдаль.

– Нет, думаю, мы поищем что-нибудь получше.

На самом деле мне просто нужно было немного времени, чтобы собраться. С одной стороны площади располагался базар, на котором продавали всякую домашнюю утварь. Рядом я заметила цветочный магазин, и мы направились туда. В витрине стояли горшки с цветами и охапки пожухлых тюльпанов, но внутри я все-таки откопала кое-что посвежее и попросила перевязать букет ленточкой.

– Ты в порядке? – спросил Тарик, глядя, как я в растерянности перебираю монеты.

– Да, все нормально. Я хочу купить бутылку воды. Подержи, пожалуйста, букет.

Положившись на мобильный телефон Тарика, мы вскоре нашли здание, в котором жила Матильда, и зашли в подъезд. Внутри кое-как оштукатуренные стены серо-стального цвета напоминали больницу.

– Странно, что на двери нет кода, – сказала я, когда мы шли мимо почтовых ящиков к лифту.

– Он заработает позже, – ответил Тарик. – В «Олимпиадах» его включают в семь вечера.

Как же получилось, что этот мальчик знает больше меня? Вот такая уличная мудрость – мне еще учиться и учиться.

Лифт оказался больше, чем обычно: в отличие от типичной парижской постройки, в этом здании его предусмотрели на этапе проекта, а не втиснули кое-как позже. Громыхнув, двери распахнулись на двенадцатом этаже. Сверившись со схемой, мы повернули к квартире номер 1206. По дороге нам не встретилось ни одного окна; под низким потолком мигали желтые лампочки.

– Пришли, – объявил Тарик, показывая на номер квартиры возле серой двери.

Я уже подняла руку, но вдруг засомневалась.

– Что такое? – спросил Тарик, оторвавшись от экрана своего мобильника.