Дочь палача и король нищих - Оливер Петч

«Я одна из них. Это город под городом, и я часть его».

Вчера вечером они гуляли с Симоном по извилистым подземным проходам и насчитали почти сорок подвалов, соединенных между собой туннелями. Многие из них пустовали, но в некоторых нищие хранили свои пожитки и мебель. Плесневелые одеяла, сундуки и даже игрушки наталкивали на мысль, что целые семьи называли эти темные, сырые подземелья своим домом. Под некоторыми подвалами находились другие комнаты, в которые спускались лестницы или тесные проходы. Там на стенах обнаружились латинские надписи, а в одной нише стояла даже маленькая языческая статуэтка. Судя по всему, под еврейским кварталом располагались останки еще более древнего римского поселения.

Здесь, в самом чреве города и вдали от нищих, Симон с Магдаленой впервые за долгое время смогли остаться наедине. При свете чадящего светильника они предались любви, а после шепотом поклялись друг другу не сдаваться. Магдалена так и не отказалась от мысли, что отца еще можно спасти. Что будет потом, она в эти минуты думать не хотела. Может, стоило вернуться с Симоном в Шонгау? Туда, где их ожидали бы только упреки и насмешки, где советник Бертхольд с сообщниками превратили бы их жизнь в ад? Где они никогда не смогут быть вместе.

И все же Магдалене так не хватало матери и близнецов, что сердце разрывалось от боли. Что, если малыши заболели и мама глаз не могла сомкнуть, потому что вслед за мужем пропала еще и старшая дочь? Разве не было обязанностью Магдалены вернуться и поведать матери о судьбе отца?

Тонкий вскрик вернул ее обратно в действительность. Симон как раз закончил зашивать рану Йоханнеса и наградил его дружеским щелчком.

– Вот и все, – сказал он и помог нищему встать на ноги. – Как я сказал, никакого дурачества в ближайшую неделю. И вина побольше, тебе нужно набраться сил.

Несмотря на боль, Йоханнес подмигнул лекарю.

– Вот это, я понимаю, лекарство, да. А есть такие болезни, от которых самогонкой лечатся?

Магдалена со смехом собрала тряпки и мази в мешок. Она и представить себе не могла, что когда-то боялась этих нищих. Теперь они казались ей одной большой семьей.

И только сейчас она вдруг вспомнила о письме от отца, которое вручил ей сын палача и которое Магдалена до сих пор не удосужилась прочитать. Девушка помогла Симону собрать с кушетки окровавленное тряпье, отыскала в подвале место поспокойнее и дрожащими пальцами развернула смятый листок. Что такого хотел сообщить ей отец? Может, он нашел способ сбежать?

Распечатав письмо и скользнув по нему взглядом, она оторопела. На измятом листке была одна-единственная строчка:

«С приветом от Вайденфельда…»

Магдалена подержала листок над пламенем свечи. Тот медленно потемнел, но и тогда на нем ничего не проявилось.

«С приветом от Вайденфельда…»

Может, отец решил сообщить ей что-то такое, о чем другим знать не следовало? И строчка эта – зашифрованное послание, распознать которое сможет только Магдалена?

И только потом она заметила, что письмо это не могло быть от отца.

Почерк был чужой.

Но ведь мальчик сказал, что письмо от отца! Значит, кто-то врал. Магдалена задумчиво сложила листок и сунула его в карман передника.

К ней тем временем подошел Симон и с удивлением на нее посмотрел.

– Что это у тебя?

– Письмо от папы… – начала Магдалена. – Но написал его кто-то другой.

Она передала ему таинственное содержание письма.

– Ну и? – спросил молодой лекарь. – Знаешь ты кого-нибудь с таким именем?

Магдалена покачала головой и задумчиво прикусила губу.

– Нет, к сожалению. Думаю, письмо прислал тот же человек, что и папу подставил. Я уже не сомневаюсь, что здесь кроется нечто большее, чем просто месть патрициев этим свободным… – Она уселась на солому и потерла виски. – Кто-то хочет поквитаться с отцом. Может, тот в свое время кому-то здорово насолил, и теперь этот кто-то решил во что бы то ни стало ему отплатить.

– У твоего отца много врагов? – спросил недоверчиво Симон.

Магдалена засмеялась.

– Врагов? Мой отец палач. У него врагов больше, чем солдат у кайзера.

Лекарь не отступался:

– Значит, по-твоему, все это подстроил родственник кого-нибудь из тех, кого казнил твой отец?

Магдалена пожала плечами.

– Или кто-то из тех, кого он пытал на дыбе. Или порол на площади, или отрезал ухо, или у позорного столба поставил, или из города выгнал… Забудь, так мы все равно ничего не выясним.

– И ведь купальня, как назло, обвалилась! – ругнулся Симон. – Теперь мы никогда, наверное, не узнаем, что там с этой лабораторией было.

– Но ведь убийца, который за нами охотится, тоже ничего не узнает, – возразила Магдалена. – И не забывай, что у нас перед ним небольшое преимущество. Мы знаем, что там было.

– И толку нам от этого тоже никакого.

Симон со вздохом опустился на солому рядом с Магдаленой и оглядел сумеречный зал. За тяжелым столом в центре сидел Натан с несколькими нищими и потягивал пиво из кружки. Он посматривал на них краем глаза, но подходить, похоже, не собирался.

– Так, что мы вообще знаем? – Магдалена пожевала соломинку. – Убиты цирюльник Андреас Гофман и его жена, то есть моя тетя. Они принадлежали к этим свободным, которые боролись против власти патрициев, и за главного у них здешний портовый управляющий. Гофман – его правая рука, и, когда это выясняется, его убирают. Таким образом патриции решили нагнать страху на остальных бунтарей.

– Твой отец стал козлом отпущения, – добавил Симон. – Получает поддельное письмо от якобы больной сестры, приезжает в Регенсбург, и здесь его ловят на месте преступления, чтобы никто не заподозрил советников. Хорошо, пусть так. Но в подвале у Гофмана находится секретная лаборатория. Кто-то ее разыскивает, а именно незнакомец с рапирой, и нанял его не кто иной, как казначей Регенсбурга.

Магдалена кивнула.

– Паулюс Меммингер. К нему все ниточки тянутся. Он пока единственный, от кого можно узнать что-нибудь стоящее.

– И как ты хочешь это сделать? – спросил Симон. – Шпионить за ним круглые сутки? Он же один из самых могущественных господ Регенсбурга! Тебе целая армия понадобится.

– Ты забыл, что такая у нас уже есть, – Магдалена усмехнулась и кивнула в сторону нищих; Натан поднял кружку и задорно им подмигнул. – Они только и ждут, чтобы кто-нибудь бросил их в бой.

Домой, к любимой семье Филипп Тойбер плелся как на собственную казнь. Ему все утро пришлось пытать Куизля, а вечером допрос собирались продолжить. Он чувствовал себя постаревшим на целые годы, и даже мысль о горячем обеде, который дожидался на столе, не могла поднять настроения.

Дом палача Тойбера располагался на тесной улочке в бедном квартале за Старым хлебным рынком. Вдоль размытых дорог тянулись домишки с косыми крышами, и опрятный, свежевыкрашенный дом казался среди теснившихся по соседству лачуг слишком уж неуместным. В ухоженном саду позади него благоухали розы и лаванды, а в недавно выстроенном сарае стояла повозка и мычали коровы. Тойбер был человеком небедным, палачи в свободных городах вроде Регенсбурга зарабатывали довольно много. Кроме того, люди почти каждый день приходили к нему за каким-нибудь лекарством или талисманом; были среди них и зажиточные горожане, которые пробирались по зловонным переулкам, замотав лица.