Добрые соседи - Екатерина Лесина

Раздался второй звонок.

И Матвей вышел, оставляя Эвелину наедине с ее страхами, а еще… он обещал помочь, даже если не сложится, а сложиться не может, потому как подобная жена – это чересчур. Эвелина сделала глубокий вдох, закрыла глаза и освободила голову от ненужных мыслей.

Вот так.

Бабушка говорила, что на сцене нужно не играть, но жить. И была права.

Мгновенье…

– Думаешь, он тебе поможет? – Леночка все-таки не отказала себе в удовольствии сделать гадость. – Или все-таки ты решила кому-то дать?

Эвелина отрешилась и от этого мягкого бархатистого голоса.

Пускай говорит.

Все говорят.

Скоро ее выход…

– Скоро он поймет, что ничего-то в тебе нет, что есть другие, помоложе, полегче… покрасивей.

Пускай.

Сейчас это не имело значения. Слова касались Эвелины, а Эвелины больше не существовало. Была лишь юная влюбленная девушка, провожавшая своего суженого на войну…

…глупая пьеса, если подумать. Нелогичная. Неправильная. Какая-то излишне слащавая, но вот беда, зрителям она нравилась. То ли оттого, что автор был местным и периодически заглядывал, в том числе на репетиции, выматывая нервы бесконечными придирками, то ли просто… нравилась.

Случается такое.

И сейчас, примерив на себя чужую жизнь с выдуманными бедами и таким неправильным счастьем, Эвелина даже могла бы объяснить, почему. Потом, вернувшись в себя, она забудет, а пока…

…где-то далеко за сценой, громко и тревожно звучал колокол. Скользнул по доскам луч света, и из него навстречу не Эвелине, но наивной Катеньке, шагнула огромная мужская фигура. И в том, сколь неожиданно она возникла, почудилось предзнаменование.

…потом, позже, не без сожаления расставшись с чужим счастьем, которое сразу поблекло, стоило выйти из образа, Эвелина прислонилась к двери гримерки, спиной чувствуя и ее хрупкость, и неровность, и даже, кажется, краску под тонкими листами бумаги. Она закрыла глаза и позволила себе несколько мгновений тишины.

Именно сейчас, здесь, снявшая одну маску и не успевшая примерить другую, она была собой.

– Эвелинушка! – громкий голос Макарского убил момент. И она с сожалением отступила, и дверь открыла, и руки протянула, которые покрыли слюнявыми поцелуями.

Хотелось вытереть их о сиреневый пиджак Макарского. Но Эвелина лишь улыбнулась.

– Ты, моя дорогая, сегодня блистала… зал был твой! Ах, какой талант… такому тесно здесь, такому нужна большая сцена…

– Согласен, – сказал Матвей Илларионович, глянув на Макарского сверху вниз так, что тот тотчас попятился, отступил. И вновь же царапнула мысль, что сам собой Матвей невысок, не сказать, чтобы солиден, а люди рядом с ним теряются. Погоны в том виноваты? Или этот вот его взгляд холодный, расчетливый? – Но кто мог знать, какие сокровища скрываются в провинции…

– Провинция не так плоха, – впрочем, возражал Макарский не слишком убедительно.

– Да, несомненно, в ней есть свои преимущества…

Пустой нелепый разговор, нужный лишь для того, чтобы занять время. И Эвелина повернулась спиной к обоим мужчинам, присела на стул, который протяжно заскрипел, нарушая хрупкую идиллию.

– Мне нужно снять грим, – Эвелина сказала это тихо, но была услышана.

Ушли оба.

Грим.

Один снять, другой наложить. Брови отросли, благо, у ведьмы нашлось правильное средство. Она даже денег не взяла, узнав о неприятности. За репутацию боялась?

Не важно.

Главное, что один грим сменяется другим.

И платье вечернее ждет своего часа в шкафу, как и тончайшие булавки, загнанные в швы. Такие сразу и не отыщешь, но у Эвелины немалый опыт.

Стекло в туфлях она не тронула, пускай себе стоят, ибо нужные туфли Эвелина прятала куда как тщательней. В последний момент, повернувшись к зеркалу, она убедилась, что выглядит должным образом. Не хорошо, но именно этим треклятым, должным образом.

– Ах, дорогая, – Макарский никуда не делся. Он попытался сунуть Эвелине охапку цветов. – Твои поклонники просили передать…

– Спасибо.

От цветов Эвелина воздержалась: не хватало еще перемазаться соком и пыльцой. А вот Матвей Илларионович букеты принял.

Машина ждала у подъезда. И молчаливый адъютант открыл дверь, действуя столь спокойно и умело, будто родом был из той, позабытой уже и известной лишь из бабушкиных историй, жизни. Он же освободил своего генерала от букета, пристроив цветы в багажник.

Потом, у дома, ей их отдадут.

И помогут отнести.

И все-то, что сестры Красновские, что Ниночка, что Толичка, что Тонечка проводят Эвелину взглядами. А она пройдет, стараясь не думать о том, что прячется в чужих глазах.

Ничего хорошего.

– Устали? – Матвей Илларионович протянул флягу с чаем. Фляга была зачарованной, а чай – крепким до горечи и горячим.

– Немного.

– Могу отвезти вас домой.

– Не стоит, – Эвелина сделала глоток и стало немного легче. – У вас ведь были планы. Нет нужды их ломать.

Он кивнул.

И флягу убрал во внутренний карман мундира. А Эвелина подумала, что не отказалась бы посмотреть на своего спутника в обычной одежде. Сказать? Или он столь привык к форме, что не мыслит себя без нее? И вовсе просьба ее будет неуместна.

– Вам и вправду здесь не место, – он редко заговаривал о чем-то серьезном. Обычно о погоде или вот книгах, или еще о кино, которое любил, притом не просто любил, но мог о нем говорить, что было… необычно.

– Мне нигде не место, – после представления Эвелина чувствовала себя опустевшей, обессиленной, словно выпила ее та нелепая, честно говоря, никчемушная совершенно роль. И сейчас особенно остро ощущалась ее неправильность, весь этот бестолковый пафос фраз.

– Это вы зря.

Матвей Илларионович коснулся ее руки.

– Совсем ледяные. Вы не замерзли? – и в голосе его слышалась настоящая забота, в существование которой так хотелось поверить.

– Нет. Просто… сосуды… особенность. Астра так сказала.

– Астра?

– Соседка. Она дива. Нелюдимая совершенно, но я ей верю. Иногда она помогает.

– А иногда?

– А иногда у нее сил нет. Она маленькая.

О соседке говорить было просто, тем паче ни неприязни к ней, ни особой симпатии Эвелина не испытывала.

– Дива…

– Если хотите, я вас познакомлю. Возможно, для ваших… планов она подойдет лучше.

– Не стоит. Я не привык отступать, – и обиделся, кажется. Конечно, кажется. Генералы, особенно столь деловитые, не станут обижаться по пустякам.