Эпохи холст – багряной кистью - Александр Владимирович Плетнёв

оперативного башенного боекомплекта главного калибра. Затем скорострельность шла на убыль, пока заряды подавались из погребов. Но, как правило, это уже было не существенно, поскольку русские, задавшие тон всей это игре на галсах, не удерживались в прицелах ни одной лишней минуты.

Снаряды падали, шлёпались (иначе и не назовёшь) мимо, без видимой для противника угрозы. Когда же давление крейсеров становилось особенно настырным, тот или иной, как правило, замыкающий вражеский броненосец переносил часть плутонгового огня, отгоняя докучающих парой выстрелов… зачастую кроя неожиданно близкими, но неопасными недолётами «головной» «Якумо». Или кладя перелёты… как оказалось, в последействии – более удачные перелёты, дотягиваясь до мателота – «Асамы».

Наконец Мацумото Аринобу нащупал алгоритм движений вражеского отряда! Пользуясь большей скоростью, он ловил моменты, выводя свои крейсера на позицию стрельбы во время отбегов противника, размещаясь на остром кормовом угле, так, чтобы видеть в прицелах бортовую проекцию чужих броненосцев, но не попадать в угловые секторы их жутких носовых ГК. В то время когда «кормовые двенадцатидюймовые» русских, как правило, были заняты более серьёзными целями с «Микасой» во главе!

По каким-то свойственным только войне совпадениям или логическим закономерностям, наконец, действенные залпы крейсеров совпали с первыми удачными выстрелами комендоров «Асахи».

* * *

А «Микаса» был уже всего в пределах тридцати пяти кабельтовых! Это три-пятьсот мили… или всего шесть с половиной километров, между прочим!

Бой резко вошёл в стадию, когда взаимные попадания посыпались одно за другим!

Оптические дальномеры теперь стали лишь второстепенным дополнением к прямой пристрелке по всплескам, когда уже и в хороший бинокль было видно, на сколько делений править целик! Обоюдная скорострельность опережала окрики поправок с артиллерийских постов, порой полагаясь только на личный «глазок» комендоров-наводчиков!

Того приказал усилить огонь по «среднему» в строю – по флагману.

Теперь по «Суворову» били «Асахи» и «Сикисима». Это облегчило положение уже основательно горящего «Осляби». В этом раскладе наименее доставалось «Александру».

Японские фугасы гоняли пожарные партии по палубам русских кораблей то к одному очагу, то к другому, довеском пополняя лазареты пациентами.

Находили сволочи (фугасы сиречь), где потоньше, дырявя – в оконечностях, в вечной проблеме дымовых труб и дефлекторов, сеча осколками остальной навесной такелаж, иногда даже пробивая 52 миллиметра бортовых плит… (или японцы извлекли из погребов-запасников бронебойные?).

Но уж «бронебойные русские» по кораблям флота микадо теперь работали, как положено, сквозя бронеплиты куда как серьёзней и существенней. Детонируя нередко при ударе (новые взрыватели), бризантностью вдавливая и проламывая плиты… или штатно (снаряды старого образца) пробивая толстошкурое железо, взрываясь во внутренних отсеках!

Ждал ли Рожественский «золотого снаряда»? В надежде на те самые «русские бронебойные»? Да чёрт… или бог его знает!

Дистанция была уже вполне доступна и для мелочовки – 75-миллиметровых пушек, заряженных фугасными гранатами. И даже так мало ранее заметные пожаровоспламенения на «японцах» отмечались всё чаще и чаще.

Временами «Ослябя» или «Александр» переносили огонь на настырные крейсера, которые по горячке боя подсовывались под 152-миллиметровки. Но наглядно лишь влепили по «Якумо». «Немца» от детонации в кормовой башне спасла только иная, нежели чем на «англичанах», и более безопасная система обеспечения боеприпасами в бою[34]. Однако всё последующее время сражения она так и молчала – эта парочка восьмидюймовок на юте.

Вообще (сей факт подметили ещё в начале боя) японцам не везло почему-то именно на кормовые башни главного калибра.

Пока расстояние между эскадрами было велико, с мостиков русских кораблей делали лишь осторожные предположения. Но теперь, прильнув к биноклям, считали – сколько орудий, на тот или иной борт, стреляет у противника?!

Подсчитывали кропотливо, сбиваясь и снова начиная заново (величина была непостоянной, поскольку контуженые вскоре снова начинали вести огонь).

Младший артиллерийский офицер с торжественным придыханием однозначно выдал заключение:

– «Асахи», «Микаса» – кормовые барбетные ГК молчат! На оба ствола! Носовая – и у «Сикисимы»! Казематы…

Недоговорил!

Как японцам не фартило с кормовыми башнями, так русские в эту войну фатально получали по мостику или боевой рубке флагманов. Или… неужели в деле пресловутые японские боги, что не оставляли попыток подыграть «своим»?

Надстройку «Князя Суворова» уж в который раз тряхнуло ударом, завеяло ядовитыми вихрями, несколько осколков взвизгнуло, влетев в щель рубки.

Кто-то вскрикнул – мичмана за электрическим дальномером слегонца зацепило!

– Ты как? Службу потянешь?

– Смогу, смогу, – таращился с испуга восковой безусостью, – прибор лишь бы цел.

– Да вроде в порядке, стоит твоё драгоценное!

Рожественский тряс отсушенной рукой, уронив исковерканный бинокль, его громкая брань слилась в сплошной нечленораздельный поток!

К адмиралу бросились оказывать помощь, но он, засунув кисть за борт мундира, будто к сердцу, отстранил всех, потребовав новый бинокль. Только лицо бледнее стало – стыл статуей, «цейс» к глазам!

В «цейсе», в оптическом приближении «Микаса», как израненный кабан, истекая пенистой слюной из клюзов… приседает, то вновь приподымается на накатах. Да так, что орудия нижних казематов с наветренного борта заливает волна, забивая – они давно в силу этого в частичном, попеременном бездействии. То стреляют, то молчат!

Крыло мостика истрёпано разрывом снаряда, и всё равно по всему вытянутому блиндированному балкону снуют смелые макаки-фигурки.

Ниже, где-то там в тёмном проёме боевой рубки притаился злой гений или просто упрямый в безысходной необходимости адмирал – Хэйхатиро Того, и на фалах бьётся его очередной флажный распорядительный сигнал.

Дальше, где-то там за целёхонькими трубами, курится вялый, но неугасающий пожар.

Ближе, передним планом носовая башня – один ствол понуро приспущен, зато второй после каждого выстрела приводится в почти горизонтальное положение на перезарядку и снова изрыгает огонь!

«Суворова» текущим и текучим движением уносит в поворот, вся картина уходит за корму. Край глаза цепляет вздыбившиеся два подряд всплеска по траверсу не более чем в полукабельтове. Грохот их детонации даже не интересен – неопасен, ухо фоном и важным пониманием ловит фальцет дальномерщика, что орёт «до головного тридцать!», и не менее оглохший ор старарта в амбушюр, переключившегося на стрельбу по броненосным крейсерам, пока ретирадный огонь ведёт кормовой пост.

Не замечающее усталость тело вдогон чувствует вибрацию нового удара-попадания в борт или куда-то ещё (с этим разбираться вахтенному и докладывать).

Рожественский нервничал, поглядывая на хронометр – сражение сводилось на всё более близкую дистанцию. В том же ритме активного маневрирования (только что плечо эволюций укоротилось), на четырнадцати узлах, корабли за три-четыре минуты покрывали милю и ложились в поворот, меняя галс. Беспрестанно лупя… и получая.

«Ослябя» горел сразу в трёх местах, что сказывалось на маневрировании всего отряда. Бэр вообще попросил временно снизить ход… без подробностей, коротко обозначив: «Машины!»

Основательно чадил