Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов

В штабе полка было полно офицеров. Один капитан рассказывал:

— Когда командир дивизии послал меня сюда за пополнением, ко мне началось паломничество из штаба и полков. Каждый приносил какой-нибудь подарок и просил выбрать ему девушку, да такую, чтобы у ней было это во, это во, ростом во, глаза во! — И он показывал эти самые «во», добавляя руками соответствующие объемы к своему тощему телу.

Он смеялся, но, видимо, не преувеличивал. Из любопытства мы тоже пошли смотреть эту «ярмарку невест», когда уполномоченным из дивизий предложили выйти к строю. Оказалось, что там уже хозяйничали полковники и подполковники, не доверяя своим представителям.

Старшина бегал перед строем и, выпучив глаза, орал на девчат, стараясь выстроить их так, чтобы была видна грудь четвертого человека. Груди выровняет — носки идут зигзагом, носки выровняет — груди не в линию.

Вдоль строя шли полковники, за ними семенили писари запасного полка с амбарными книгами учета личного состава. Полковник шел, осматривая девчат, и, найдя подходящую, тыкал пальцем:

— Эту! И эту! Остальных подберет мой уполномоченный!

Писарь записывал фамилии «этих», старшина командовал «два шага вперед», «шагом марш», и «невест» вели в штаб оформлять направление в часть. Уполномоченные были менее придирчивы, им надо было набирать по несколько десятков человек.

Получили и мы одну девушку — младшего лейтенанта медслужбы Асю Воробьеву. Ее направляли в нашу роту вместо Живайкина, не имевшего офицерского звания. Пока мы ехали, Асю себе «сосватал» Кучинский, и они потом долго жили вместе, пока Асю не направили в другую часть.

В штабе запасного полка нам приказали принять более 500 штрафников. Оказалось, что на базе нашей роты разворачивают еще одну, командиром ее назначался старший лейтенант Васильев. В роту Васильева уходил Кучинский, и я занял его место заведующего делопроизводством и казначея, получив звание гвардии старшины. Писарем у меня остался Павел Лосев. За время пребывания в роте я досконально ознакомился с работой Кучинского, меня уже знали в штабе армии и в штабе запасного полка те, с кем приходилось сталкиваться по работе. Хотя я не был офицером, но пользовался всеми правами офицера, жил и питался вместе с ними.

Когда прибыло пополнение, наступило жаркое время. Всех 250 человек нужно было оформить, получить на них дела с приговорами судов или приказами частей, поставить на все виды довольствия и так далее. Большинство штрафников этого пополнения были гражданскими лицами, прибывшими из заключения.

Для них все было незнакомым — строевая и стрелковая подготовка, оружие наше и противника, они не умели практически ничего — ни ползать по-пластунски, ни рыть окопы. Нужно было этих разрозненных людей слить воедино, в боевой коллектив.

Я часто бывал на учениях во взводах. Однажды я подошел к взводу лейтенанта Пыпина, который рассказывал устройство ручных гранат, технику броска, радиус поражения осколками и другие данные. Солдаты, слушая командира, сидели под неубранными черешнями и, срывая восковые ягоды, закусывали. Я присел рядом.

Затем командир взвода перешел от теории к практическим занятиям. Вдали отрыли канавку, Пыпин отошел от сидящих солдат, изготовился, выдернул кольцо и швырнул гранату в цель. В канавку он не попал, но граната, подпрыгнув, сама закатилась в нее и взорвалась, брызнув вверх землей. Затем он по очереди стал вызывать бойцов, и они бросали гранаты кто дальше, кто ближе цели. Гремели взрывы.

Все шло неторопливо и обыденно, когда очередной солдат, вырвав кольцо, неожиданно разжал пальцы. Щелкнул запал, люди замерли. Пыпин, крикнув всем, чтобы ложились, прыгнул на солдата. Тот сделал замах и успел донести руку до груди, когда раздался взрыв. Боец вздрогнул и упал на спину. Когда прошли оцепенение и страх, все бросились к нему. Кровь заливала лицо и голову несчастного, в разорванной груди еще билось сердце, правой руки не было. Кто-то кричал, и мы увидели, что еще два солдата лежат на земле с осколочными ранениями. Осколок зацепил и лейтенанта Пыпина, чиркнув по предплечью.

Я побежал в село, чтобы прислать Живайкина и санинструкторов. Раненых отправили в госпиталь, Пыпин ехать туда отказался, и Живайкин пообещал быстро вылечить его на месте. О чрезвычайном происшествии послали донесение в штаб армии, и Сорокину сделали выговор.

Эта неприятность через несколько дней сменилась другой. Сорокин рвал и метал, изощренно матерился и кому-то угрожал. Потом он стал по одному вызывать к себе весь постоянный состав штрафной роты, кроме ездового Василия Быкова, который был неграмотным и не умел писать. Дошла очередь и до меня.

— Вы писали анонимку в штаб армии? — грозно спросил он.

— Нет. Никаких анонимок и донесений я не писал.

Сорокин гневно смотрел на меня.

— Вы можете кого-то в этом подозревать?

— Нет, — ответил я, подумав. — А в чем дело?

— Ладно, идите! — не ответил мне Сорокин.

В тот же день его Галю отправили в армейский особый отдел. Лейтенант Хазиев и старшина Кобылин поехали на Украину, в родные места наших «боевых подруг», чтобы разузнать, кто они, как говорится, из первых рук. С ними на всякий случай поехали и сами ротные дамы, чтобы их могли опознать.

Кто-то донес в Особый отдел армии, что в нашей роте есть гражданские лица, в то время как в прифронтовой зоне им находиться было запрещено. Возможно, сообщили и то, при каких обстоятельствах они к нам попали.

Дней через десять Хазиев вернулся вместе с девушками, одетыми в военную форму — их зачислили на службу. Не вернулась только Галя, так как оказалось, что она сотрудничала с немцами. Этому особенно был рад ординарец Сорокина. Не один раз он, подвыпив, приходил ко мне и плакал, рассказывая, как женщина издевалась над ним, фактически превратив в раба. Она не стеснялась показываться перед ним полуобнаженной, заставляла мыть ей ноги, стирать нижнее белье и делать многое другое, оскорбительное для стороннего мужчины.

— За что я так унижен? — спрашивал он. — Да, я штрафник и готов искупить свою вину кровью. Я готов делать для Сорокина все, что он прикажет. Но прислуживать, как раб, этой «немецкой овчарке»!.. Я говорил с Лукой Ивановичем, но он накричал на меня и пригрозил оторвать голову, если я не буду выполнять приказания этой суки как его собственные!

Теперь ординарец избавился от этой «овчарки», но и его Сорокин отправил во взвод, взяв другого солдата.

Хазиев несколько раз ездил в штаб армии и со временем узнал, кто написал анонимку — это сделал старшина Тамарин. Когда началась Ясско-Кишиневская операция, Сорокин отправил его на передовую. В бою Тамарину миной изрешетило всю спину, но он остался жив и писал из госпиталя Сорокину, прося о прощении и разрешении возвратиться в нашу часть.

Лето было в разгаре, когда мы получили приказ выдвинуться к линии фронта и занять исходные позиции для наступления.

Я с ездовым вез этот приказ из штаба армии, с нами ехала в роту для инспекции старший лейтенант медицинской службы, смазливая полненькая девушка лет двадцати пяти. Дорога была дальняя, солнце жарко пригревало, одолевал сон. Мы с медичкой лежали на сене, ездовой правил лошадьми. В завязавшемся разговоре девушка посетовала на то, как ей трудно отбиваться от стариков-полковников в штабе армии, что она их уже ненавидит и предпочтет им любого солдата. Я полковником не был, и уже скоро мы начали страстно целоваться и обниматься. Ездовой сказал: