Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов

Я скорым шагом устремился по дороге в сторону скрывающегося обоза и часа через два вошел в пригород Унген. Может быть, где-то и были городские постройки, но я шел мимо деревенских домов к переправе через Прут. Город был взят с ходу, и противник засел на правом берегу реки в заранее подготовленных траншеях и окопах. На приречных окраинах шла перестрелка.

Я нашел свою роту на берегу. За ночь была наведена понтонная переправа через Прут, и на рассвете мы ожидали своей очереди, чтобы переправиться на правый берег. Он уже был очищен от противника, причем довольно легко: румынские войска начали сдаваться по приказу своего молодого короля Михая.

У переправы скопилось большое количество артиллерии, автомашин, повозок. Люди сплошной лентой шли и бежали по краям деревянного настила, посредине двигался поток техники. Вся прилегающая к переправе часть города тоже была запружена техникой и людьми.

Наш обоз медленно продвигался к спуску к переправе, когда в гул машин и танков вплелся быстро нарастающий рев авиационных двигателей. С запада шли немецкие бомбардировщики.

Все пришло в движение, люди соскакивали с машин и подвод, бежали к домам, чтобы укрыться за ними. На переправе кричали и даже стреляли, ускоряя движение, ревели моторы. Самолеты для атаки стали из троек перестраиваться в цепочку.

Резко затявкали наши зенитные батареи, занявшие позиции на огородах и на склоне у реки. Первый бомбардировщик, словно скатываясь с крутой горы, спикировал на переправу и, выходя из пике, казалось, над самой нашей головой сбросил бомбы, чуть не цепляясь за трубы домов. Его маневр, сбрасывая бомбы, повторили другие самолеты.

Бомбы глухо рвались справа и слева от понтонов, поднимая высокие столбы воды. С переправы в воду падали от взрывной волны люди, ломая стойки канатных перил, автомашина съехала передком с понтонов и повисла над ними. Туда подбежали солдаты и, раскачав, сбросили ее в реку. Пуская пузыри, грузовик исчез под водой. Бомбы все рвались, но через переправу не прекращал двигаться поток людей и машин.

Один бомбардировщик вспыхнул и, не выходя из пике, врезался в воду рядом с понтонами переправы, подняв половину реки в воздух. Захлебывались автоматические малокалиберные зенитки, ухали 76-мм орудия — все небо над правым берегом покрылось кудряшками разрывов.

Саперы муравьями бегали по переправе, таскали бревна и доски. Поток продолжал двигаться через переправу, в общей массе к ней устремились и наши подводы. Я, лавируя между ними, побежал по обочине настила.

Вот и правый берег с крутым подъемом. Лошади, бугрясь мускулами, храпя и надрываясь, тащили повозки, им помогали солдаты.

Вдруг сердце мое учащенно забилось — в одном из саперов на переправе я узнал двоюродного брата, Ивана-слепенького, как мы называли его в детстве — один глаз у него был незрячим.

— Ваня-а-а! Уразов! — заорал я во всю силу легких, перекрывая рев моторов и крики людей. — Ваня-а-а! — И бросился в самую кашу людского потока.

Он наконец услышал меня и, не сразу узнав, бросился в мои объятия. Мы тискали друг друга, целовались. Крикнув своему напарнику, что встретил брата, он повел меня в сторону. Присели, наперебой засыпая друг друга вопросами. Иван отцепил от пояса флягу и протянул мне:

— Давай, за встречу!

— Нет, браток, спасибо! Душа не принимает.

— Ну, тогда я… За то, чтобы мы остались живы и за скорейшее окончание войны! — И он хлебнул из фляги.

Ваня рассказал, что служит в саперных дорожных войсках, что им крепко достается при строительстве переправ и обеспечении движения по ним от частых бомбежек и артиллерийских обстрелов, потом поведал, что пишут родные, кто остался жив, кто погиб.

Я тоже кратко рассказал о себе, о своей семье, о том, где и как воевал. Я боялся потерять в этом водовороте свою часть, поэтому спешил, прыгал в своем рассказе с пятого на десятое и наконец замолчал.

Мы простились. Ваня остановил «студебеккер» и посадил меня в кабину. Машины, поднимая пыль, ехали по дороге, по бокам от них двигались повозки, и, словно конвой, с одной стороны шли колонны наших пехотинцев, а с другой — навстречу — румыны. Они шли нестройной лентой, босиком, перебросив связанные шнурками ботинки через плечо, — как я узнал позже, они берегли обувь, бывшую среди простых людей в Румынии особой ценностью. Увидев наших сержантов или офицеров, румыны весело козыряли, скаля зубы, кричали: «Лакасса, лакасса!» — «Домой, домой!»

В стороне и позади остались Яссы — город ста церквей. Я довольно быстро догнал наш обоз. Шофер «студебеккера» сбавил скорость, и я на ходу соскочил с подножки кабины и побежал к подводам. Румыны увидели меня и стали козырять, не зная, что я лишь старшина, правда, одетый в более новое обмундирование, да погоны на моих плечах были на твердом картоне, а не мягкие, как у всех бойцов.

Мы вошли в город Пашканы, на улицах которого нас приветствовали толпы людей. Но какая бедность! Многие жители города были босиком, большая часть была обута в постолы — примитивную обувь из куска сыромятной бычьей кожи, обернутой вокруг ступни и стянутой ремешками, с загнутыми носками. Изредка попадались нарядно одетые люди.

Вот стоит у бордюра мостовой щеголь, одетый, несмотря на жару, в черный костюм, черный блестящий цилиндр и черные лаковые туфли на высоком каблуке. Он двумя пальцами изящно держит початок вареной кукурузы и обгрызает зерна. Из открытых окон ресторана слышится веселая танцевальная музыка эстрадного оркестра, раздаются смех, выкрики, там гуляют. Кто? Наверное, состоятельные буржуа, а может быть, это королевские офицеры отмечают окончание для них войны, радуются, что остались живы?

На выезде из города стоял легковой автомобиль, возле которого вертелся высокий, стройный, одетый с иголочки румынский офицер лет сорока с аксельбантом и позолоченным кортиком, весь в орденах — таких охотно рисуют художники на больших полотнах. Худощавое лицо несколько портили оспинки и шрам от подбородка до уха. Этот не козырял нам, не улыбался — смотрел спокойно, если не надменно. Раскрыв рты, мы проехали мимо. Сорокин повернул своего жеребца, шагом подъехал к офицеру. Тот отдал честь, козырнул и Сорокин. Он что-то спросил, и румынский офицер вынул из бокового кармана какой-то документ, видимо, удостоверение личности, подал Сорокину. Сорокин возвратил документ, козырнул, офицер ответил и шагнул к дороге — навстречу ему быстро и легко шла изящно одетая молодая красавица, какую можно увидеть, может быть, раз в жизни где-нибудь в столичном театре. Офицер обнял ее за талию, увлек к машине, и облако пыли скрыло умчавшийся автомобиль с его необычными для нас людьми. Румыния. Заграница. Нищета и роскошь буржуазного мира…

Из Пашкан войска двинулись на юг, к Бухаресту. Фронт развалился, немецкие войска спешно отходили по дорогам, бросая технику. Румыны сдавались целыми подразделениями с большей частью офицерского состава и, если немцы им в этом мешали, без раздумий оборачивали оружие против недавних союзников.

Стремясь не дать противнику оторваться и организовать оборону, на некоторых участках наши части опережали немцев. Нам довелось принять скоротечный бой с такой смешанной колонной немцев и румын. Румыны сразу подняли руки, а немцы, бросая все, пустились наутек. Наши бойцы захватили трофеи, награбленные немцами и румынами в России и на Украине — ковры, скатерти, вышитые рушники, обувь, одежду, меха… Все это было набито не только в подводы и кузова машин, но и в зарядные ящики орудий, в вещмешки убитых.