Глаша - Лана Ланитова

Осенними вечерами, ближе к ночи рыжеволосая, худая бестия тихонько открывала дверь комнаты Глафиры. Тонкие длинные ноги, ступая по-кошачьи, приводили к вожделенному предмету обожания. Извиваясь змеей, она обнимала, стоящую спиной Глафиру, сухие проворные ручки тискали большую грудь, теребили упругие соски, скользили по талии, дерзко, по-мужски задирали юбку, пальцы проникали во влажную расщелину пухлого лобка.

– Ты, еще не разделась, моя прекрасная, госпожа? – влажный шепот обволакивал голову. В эти минуты некрасивые черты лица приобретали какую-то одержимость: зеленые глаза темнели, в них появлялся языческий блеск; некогда бледные губы становились влажными и полуоткрытыми; рыжие волосы, выпущенные на волю из толстой косы, огненными локонами обрамляли узкое лицо. С Татьяной происходили сказочные метаморфозы. Она слишком часто ходила в баню, мылась пенным щелоком, натиралась душистыми травами. Худая и невзрачная дурнушка, вечно лузгающая семечки, словно по мановению волшебной палочки, превращалась в изощренную и дерзкую жрицу любви. Казалось, сама Мегилла, прорвавшаяся через кордоны веков и тысячелетий воплотилась в душе этой бедной крепостной девушки. Менялась Татьяна и внутренне: она все реже набожно молилась, не ходила и на исповедь.

– Таня, ну, не надо сегодня… – капризно отвечала Глаша, – мне не хочется… Я грущу…

– Глашенька, радость моя, отчего тебе грустить? Не вижу повода. Тетка отвязалась: пока не понукает со своим сватовством. Горе-жених, царство ему небесное, преставился. Уж и Сороковины давно минули. Отчего тебе грустить? По барину ты, скучаешь… Только это – пустое занятие. Я тебя и раньше упреждала, что непостоянен он, как ветер в поле – то прямо подует, то в сторону вильнет. Чего, о нем жалеть? Помяни, мое слово: не долго, ему изгаляться, и на него конец скорый придет. Душа его окаянная к бесам в котел упадет.

– Таня, ну, зачем ты, так говоришь? – испуганно возражала Глаша.

– А затем, что Ирод он анафемский, и нет ему прощения.

– Таня, ну кто без греха?

– Почему, ты, его оправдываешь? – голос Татьяны дрожал от негодования, – ты, любишь его до сих пор, а ему наплевать на тебя с высокой колокольни! Слышала, что бАлуется он теперь с новой полюбовницей. Из города ее притащил. Беленькая вся, и в кудряшках, как овца, француженка… Надолго ли, его любовь к этой «поганке» продлится?

– Это правда?! – глаза Глафиры почернели, навернулись, крупные, как дождевые капли, слезы.

– Правдивей не бывает.

– Таня, ты меня обманываешь. Этого не может быть!

– А разве я тебя хоть раз обманула?! Разве я обидела тебя хоть раз? Я жизнь свою за тебя отдам без остатка. Прикажешь умереть – и я умру!

– Ну, не надо, Танечка, не сердись и не кричи громко – услышат. Нет у меня души роднее твоей, и не будет.

И они принимались утешать друг друга, вытирать горячие слезы. Глаша, словно котенок, прижималась к теплому телу подруги, худенькие, но сильные руки сжимали ее крепкими объятиями. Глаша долго безутешно всхлипывала, вздрагивая круглым белым плечом. Они засыпали, уткнувшись мокрыми от слез, носами. Поспав так час, другой, она просыпалась, ощутив на себе ласковые руки подруги. Татьянино горячее дыхание и сильный язык заставляли трепетать скользкое, распухшее от дерзких проникновений, лоно. Ноги раздвигались все шире, повинуясь сильному желанию: рыжая бестия умела ласкать лучше любого мужчины.

Никто не догадывался о тайной связи двух подруг, никому и в голову не приходило, что дружба молодой барыни с крестьянкой может быть не просто дружбой.

Урожай в поместье, в основном, был собран, кладовые и амбары ломились от припасов. Глаша, как и прежде, была занята по хозяйству. Петровна старалась нагрузить ее работой: чтобы у девушки не было лишней минуты. С некоторых пор зловредная баба стала остерегаться племянницы Анны Федоровны. Случилось это после того, как дотоле тихая и безобидная барынька решила показать свой крутой нрав и дала отпор старой интриганке. Вспоминая этот случай, Глафира долгое время испытывала душевные переживания оттого, как могла в ней проявиться подобная решительность и дерзость. Она устала ощущать себя вечнообязанной своим покровителям, устала сносить хамские, беспардонные выходки главной тетушкиной распорядительницы. Порой, казалось: гори все синим огнем. «Откажут от дома – уйду, куда глаза глядят! Убегу вместе с Татьяной. Но, оскорблять себя и тем паче бить – я не позволю. И Таня за меня глаза любому выцарапает», – рассуждала Глаша.

В одно хмурое, дождливое утро Петровна, как всегда, вломилась в комнату Глафиры. Татьяна, ночевавшая с ней, ушла на заре. Перед самым рассветом она тихонько выскользнула из теплой постели и поцеловала подругу. Глаше было лень подниматься и закрывать комнату на щеколду. Она не была уже настолько беспечна, как раньше и старалась держать дверь на замке в любое время суток, но только не в это утро. Петровна толкнула наугад тяжелую дверь, и та с легкостью распахнулась. Решительными шагами она подошла к спящей молодой барыньке и бесцеремонно потянула одеяло. Оно соскользнуло, словно легкий шелк, и глазам Петровны предстало полностью обнаженное тело. «Отчего эта распутница спит без рубашки?» – промелькнуло в голове у горничной.

– Ах, срамница, ты, чего это разделась донага?! – маленькие глазки с любопытством и возмущением пялились на голые груди и живот. – Денег ни гроша, зато слава хороша!

Через секунду случилось то, чего она никак не ожидала… Глафира, словно тигрица ощерила зубы в ненавистной усмешке, захохотала громко и с вызовом. Вместо смущения и желания прикрыть наготу, она приняла такую фривольную позу, выставив напоказ грудь и выгнув крутое бедро, что Петровна невольно покраснела и попятилась.

– Ну, что старая кикимора, ты еще недостаточно налюбовалась моей красотой?! Смотри, ежели, тебе охота! – прокричала возмущенная Глафира.

– Ты, это чего? Чего? Прикройся, бесстыдница.

– Ах, это я бесстыдница?! Мадам, я нахожусь в своей комнате и в своей постели. А что вы, здесь делаете, потрудитесь объясниться. Молчите?!

Петровна пятилась к выходу, переступая короткими толстыми ногами, круглое лицо покрылось красными пятнами. И тут Глаша, словно вихрь, потемнев от злости глазами, проворно вскочила на ноги, схватила лежащее рядом полотенце, и со всего маху огрела любопытную тетку. Удар пришелся по щекастому лицу и пудовым отвислым грудям. Раздался оглушительный визг горничной, но несколько хлестких щелчков припечатались вдогонку первому.

– Будешь знать, старая карга, как вламываться ко мне без стука! – злобно прошептала она рядом с изумленной физиономией Петровны. Глаша выглядела со стороны, словно ведьма: распущенные, длинные волосы стояли дыбом, глаза метали молнии, голые груди дрожали от резких движений, сжатые кулачки сотрясали раскаленный воздух. – И еще: побежишь жаловаться барыне, я все расскажу Владимиру Ивановичу. Ты же знаешь, ха-ха, что он – мой любовник! Попрошу – и он прогонит тебя с глаз долой. Пойдешь в холод по домам побираться! Ты, поняла меня?!

– Поняла… – испуганно прошептала Петровна.