На ладони ангела - Доминик Фернандез

Улица принадлежала рагацци от двенадцати до восемнадцати лет и только им одним. Она была стадионом их игр, плацдармом их боев, ареной их драк, магазином их краж, складом ворованного, на ней они жили, в то время как их генштабом была каменная скамейка под бетонным козырьком. Центр общественной жизни, единственное перманентно оживленное место, подлинная агора городка, размещался на том плешивом треугольнике, собственно там и разрешались все дела, споры и акты мщения. В случае опасности, или из-за недостатка воображения, или в силу простого любопытства, или из-за угрозы потасовки, проходивший тут каждый час автобус мог за несколько лир увезти их в своем тряском салоне попытать счастья в каком-нибудь выгодном дельце или мелкой афере.

Но самые безрассудные, самые смелые и самые прибыльные предприятия вершились с заходом солнца, после возвращения отцов и старших братьев. Пацанов, в силу возраста и темперамента не выносящих заключения в четырех стенах, охватывала бешеная жажда бегства как раз в тот час, когда вся семья собиралась вечером за общим столом и когда матери, чтобы заглушить вопли своих уже пьяных мужиков, врубали на полную громкость радиоприемники (а через несколько лет — телевизоры). Велосипеды, мопеды, мотороллеры, а иногда какой-нибудь «Дукати 125» или даже «Мондиале» с телескопической вилкой выкатывались без спросу из своих укрытий, в которые их поставили, вернувшись с работы, их владельцы. И отогнав их в тишине по дороге, спускавшейся к реке, мальчишки заводили над мостом свою яростно тарахтящую мессу.

Я сидел на парапете, чтобы присутствовать при отправлении ватаги. Словно изголодавшиеся волки, они обрушивались на римские кварталы, где их информаторы давали им наводку на какую-нибудь бензоколонку, которую охранял только один сторож, магазинчик, не оборудованный защитным железным занавесом, или оставленный без присмотра склад металлолома. Так им удалось раздобыть и отремонтировать старый немецкий военный мотоцикл с коляской, одну довоенную «джардинетту» и еще несколько громоздких мотоциклов, чересчур заметных и менее скоростных, чем их любимые модели, но необходимых для перевозки грузов. После холостых и неудачных рейдов, когда они упустили немецких «фрейлин» в Вилла Боргезе, им оставалось, чтобы не возвращаться с пустыми руками, воровать бензин из машин, откручивать лампочки фонарей и срывать чугунные канализационные люки. На обратном пути они толкали свой товар за гроши скупщикам краденого в Тибуртино. После того как они все это беспардонно награбили, им было наплевать, что теперь надувают их, так как весь кайф от набегов на Рим заключался в самом путешествии, преступлении и чувстве опасности. Легавые держали их на прицеле. Многие из них уже успели отсидеть в тюрьме для несовершеннолетних в Ребиббии или в Сан Микеле.

В местные обычаи меня посвятил Серджо, я встретил его на мосту, он первый обратился ко мне. Скорее резко окликнул, почти нахамил, на непонятном мне сленге, грубым сиплым голосом, заставшим меня врасплох. Он рассмеялся и предложил мне схватку на пальцах. Один соперник выставляет руку, зажав все пальцы, кроме указательного и среднего. Другой, теми же двумя пальцами, бьет что есть мочи. И так по очереди. Мы дрались с таким остервенением, что через десять минут разбили пальцы в кровь. И заключили перемирие.

— А ты чего так завелся?

Пожав плечами, он проворчал:

— Ты вроде как препод?

— Школу не любишь, да?

— Я свалил из нее в двенадцать лет. Достало.

— Понятно! — рассмеялся я. — Но не все же преподы ведут себя как легавые. Я, например, строем, не хожу.

— Он посмотрел на меня подозрительно.

— Ну ты же заставляешь детей сидеть за партой?

— Естественно, Серджо! А как бы ты иначе вел урок?

— Ненавижу сидеть. Терпеть не могу. Физически. На, взгляни-ка на мои шлепанцы.

Он показал мне свои кеды. Сквозь протертую ткань выпирал большой палец, а на подошве красовалась заплатка от велосипедной шины.

— Придется сносить их до конца. Я иначе не могу! — сказал он.

Я смотрел, как в круговороте грязной пены несется вниз по реке обломок дерева, и думал, что, наверно, должен пожалеть его, что у него нет денег, чтобы купить себе новые ботинки.

Он продолжал в своей агрессивной манере:

— У меня это пятые со Святого Сильвестра! Я такой. Мне надо двигаться. Иначе никак.

— Какая марка? — спросил я, чтобы дать себе время понять, хвастается ли он своими исключительными разрушительными способностями, или же злится на производителей резины за то, что они не выпускают более прочных материалов.

— «Пирелли» дольше всех держатся. Но я за три недели их изгваздаю в хлам!

Не сказать, чтоб он был бунтарем или заводилой. Мягкий и жизнерадостный по натуре, он редко участвовал в ночных рейдах, разве что ради новой пары кед, когда они ехали грабить обувной магазин. Он объяснил мне основы диалекта боргатов[32], представлявшего собой смесь римского арго и разных южных наречий. Прежде чем залезть на заднее сиденье «Дукати» своего дяди, он осенил себя крестом. Не перекрестился, а осенил себя крестом, так как вместо того, чтобы коснуться сначала левого плеча, а потом правого, он сделал все наоборот. «Ошибка», исполненная смысла, изменявшая природу креста. Этим магическим жестом защиты, шедшим вразрез с католической традицией, он причислял себя к дохристианской и добуржуазной культуре, к древним колдовским ритуалам язычников.

Как и язычники, которые всегда питали неприязнь к постоянной работе, он нанимался поденщиком на стройках, месил штукатурку, возил на тачке камни, выравнивал уровень по отвесу, крутил лебедку, но сесть на оклад каменщиком или экскаваторщиком его бы не заманил никакой прораб, равно как и никакая профсоюзная пропаганда.

Ошибка коммунистов заключалась в том, что они относились к тысячам таких Серджо, не имевших специальности, а часто и крыши над головой, как к бесформенному субпролетариату, надеясь за их счет пополнить стройные ряды своих сторонников. Не мучила их классовая совесть, и не хотели они быть сознательными. Капитализм, платежный лист, трудовой кодекс, социальная защита — для них как латынь. Достаточно было посмотреть, как они раздувают ноздри на мосту, собираясь совершить набег на город, чтобы вспомнить, что еще совсем недавно их предки селились в пещерах и жили охотой. Дети солнца и ветра, они несмотря на эмиграцию, водопровод и электрические лампочки в потолке сохранили гордый взгляд и мягкую походку кочевников. Затерявшись в Италии Аньелли и В.И.К.Т.[33], они не подходили на роль пролетариев и активистов. Не подходили физически, морфологически, точно так же, как мои ученики не были способны сосредоточить свое внимание на уроке более десяти минут и в конечном итоге разбили поочередно все окна в классной комнате, просто чтобы не задохнуться.