Ключевая улика - Патрисия Корнуэлл

Я поднимаюсь со стула.

Колин дает отбой и обращается ко мне:

— Кэтлин Лоулер. Думаю, тебе стоит поехать. Раз уж ты там была. Может, и пригодится.

— Раз уж я там была? — Впрочем, объяснения не нужны — все понятно.

Колин поворачивается к Мэнди О’Тул:

— Соберите все, что понадобится, и посмотрите, сможет ли доктор Гиллан заняться жертвой ДТП. Погибшего уже везут. Помогите ему, если что. И поговорите с несчастной матерью жертвы, она сидит здесь с самого утра. Я хотел сделать это сам, но теперь уже не смогу. Дайте ей воды, содовой или что-то еще. Этот олух патрульный велел ей приехать сюда на опознание, но, судя по тому, что мне сказали, сделать это будет не так-то просто.

Колин врубает четвертую скорость, и могучий двигатель старенького «лендровера» отзывается ревом алчного зверя. Мы мчимся по узкой полоске мощеного полотна, скрытого с обеих сторон непроходимыми лесами. Дорога петляет между соснами, потом выпрямляется, выходя на застроенную многоэтажками и открытую яркому солнцу равнину, — криминальная лаборатория спрятана не хуже пещеры Бэтмена.

Горячий ветер треплет желтовато-зеленый брезентовый верх, который то и дело громко хлопает. Колин передает нам полученную информацию, подозрительно подробную, если учесть, что в последние часы жизни Кэтлин Лоулер была одна. Другие заключенные ее не видели, но, может быть, и слышали, как она умирала у себя в камере предположительно от сердечного приступа, сообщил надзиратель Мейкон следователю Сэмми Чангу еще до прибытия. К тому времени когда Чангу позвонили, в тюрьме уже определили, что смерть Кэтлин — тот редкий печальный инцидент, причиной которого могла стать летняя жара. Тепловой удар. Сердечный приступ. Высокий уровень холестерина. Кэтлин Лоулер, объяснили Чангу, не заботилась о собственном здоровье.

По словам надзирателя Мейкона, утром никаких жалоб от Кэтлин не поступало. В пять сорок ей, как обычно, через ящик в двери передали поднос с завтраком: яичница, гритс,[32]тост из белого хлеба, апельсин и полпинты молока. Заключенная пребывала в бодром настроении и была словоохотлива, доложил сотрудник тюрьмы, отвечая позднее на вопрос надзирателя Мейкона.

— Мейкон сказал Сэмми, что Кэтлин еще спросила, что надо сделать, чтобы получить техасский омлет. Шутила, — рассказывает Колин. — В последнее время она больше обычного интересовалась едой и, похоже, — по крайней мере у Сэмми сложилось такое впечатление — рассчитывала, что не задержится в тюрьме надолго. Может, уже представляла себе, какие блюда попробует, потому что вроде бы собиралась ни в чем себе не отказывать. Я с этим синдромом уже не раз сталкивался. Люди блокируют то, чего их лишили, до того момента, пока не поверят, что желаемое уже близко. И тогда ни о чем другом они думать уже не в состоянии. Еда. Секс. Алкоголь. Наркотики.

— В ее случае, наверно, все перечисленное, — подает голос сидящий сзади Марино.

— Думаю, Кэтлин заключила какую-то сделку в обмен на сотрудничество, — говорю я, набирая сообщение для Бентона. — Ей обещали сократить срок, и она уже собиралась вернуться в свободный мир.

Я объясняю Бентону, что они с Люси могут не найти нас, когда совершат посадку в Саванне, объясняю почему и прошу по возможности скорее сообщить, есть ли новости о Доне Кинкейд и ее приступе астмы.

— Кто-нибудь удосужился сообщить Джейми Бергер, что ей теперь есть чем прижать прокуратуру и суд?

Колин смотрит в зеркало заднего вида.

— Плохо слышу, мы здесь как в аэродинамической трубе, — громко отвечает он. — Ты же не хочешь закрыть окна! — кричит Колин.

— Есть или нет, я бы не стала недооценивать силу организованного протеста. Тем более сейчас, когда есть интернет. Ей вполне по силам организовать кампанию общественного и политического давления вроде той, что недавно имела место в Массачусетсе, где группы гражданских активистов и борцов за права человека вынудили губернатора отсрочить исполнение приговора в отношении двух сестер, получивших пожизненное заключение за ограбление.

— Смешно, — фыркает Колин. — Кому дают пожизненное за ограбление?

— Ни черта здесь не слышно. — Марино подался вперед и теперь сидит на самом краешке сиденья. Пот катится с него ручьями.

— Пристегнись, — говорю я. Ветер шумит, двигатель ворчит, как будто «лендроверу» скучно на ровном шоссе и он жаждет скалистых склонов.

Мы уже на Ист-204. Пролетаем мимо торгового центра. Впереди — реки Форест и Огичи, пустоши и болота. Солнце зависло прямо над головой, яркое, как фотовспышка, и его слепящие лучи бьют по квадратному носу белого «лендровера» и стеклам других машин.

— Я к тому, — я обращаюсь к Колину, — что с Джейми станется обратиться к средствам массовой информации и выставить Джорджию оплотом фанатиков и варваров. Это в ее вкусе. И я сильно сомневаюсь, что такой поворот придется по вкусу Таккеру Ридли или губернатору Манфреду.

— Сейчас это не важно.

Колин прав. По крайней мере, в отношении дела Кэтлин Лоулер. Ее приговор уже не пересмотрят, срок не сократят, и лакомств свободного мира она уже не отведает.

— В восемь утра ее отвели в рекреационную клетку, — продолжает Колин и поясняет, что летом время для прогулок и занятий специально переносят на утренние часы, пока еще не слишком жарко.

На этот раз Кэтлин прохаживалась по клетке вроде бы медленнее, чем обычно, часто останавливалась и жаловалась, что ей жарко, что она устала, что из-за влажности ей трудно дышать, а когда вернулась в камеру в начале десятого, посетовала вслух, что лучше бы она никуда и не ходила. Следующие два часа Кэтлин продолжала жаловаться, снова и снова повторяя, что чувствует себя неважно. Говорила, что завтрак ей не пошел, что прогулка ее доконала и что в такую жару и влажность «даже кони дохнут». Около полудня пожаловалась на боль в груди и выразила надежду, что это не сердечный приступ. Потом притихла, и заключенные в других камерах стали звать на помощь. Камеру Кэтлин открыли примерно в четверть первого. Она уже лежала без признаков жизни на кровати, и сделать уже ничего было нельзя.

— Согласен, то, что она тебе сказала, звучит весьма странно, — говорит Колин, лихо, словно спеша на экстренный вызов, идя на обгон. — Но из камеры смертников ее никто достать не мог.

Он имеет в виду заявление Кэтлин насчет того, что ее перевод в блок «Браво» устроила Лола Даггет.

— Я лишь передаю то, что она говорила. Тогда я не восприняла это всерьез. Мне трудно представить, как Лола Даггет, выражаясь словами самой Кэтлин, могла ее «достать», но она, похоже, искренне верила, что такое возможно.

— Чудно как-то, а уж я повидал всякого, — рассуждает Колин. — Покойник вроде бы что-то чувствовал или даже говорил, хотя со стороны это выглядело полной ерундой, а потом — хлоп, он уже и ноги протянул.