Среди гиен и другие повести - Виктор Шендерович

Она честно пыталась протоптать тропинку обратно в любовь, в тот веселый сентябрь, когда этот человек появился в ее жизни, — старший, заботливый, веселый… И теперь, в самолете, несшем их на теплый край света, она прижалась к плечу мужа и крепко обхватила его руку на память обо всем хорошем. Муж понимающе потерся щекой о ее темечко, поцеловал волосы, и она заревела легкими слезами.

Дочь со свежим прозвищем «длинуша», зарывшись в айпад в соседнем кресле бизнес-класса, смотрела какую-то новейшую ерунду, самолет, подрагивая, нес их в будущее, и все еще могло быть хорошо.

Но когда спустя полсуток муж приступил к ней — в просторной постели в романтическом бунгало они лежали не одни. Призрак Пинского был тут.

Еще за ужином что-то темное стало пульсировать в Булыгине, и дочь смотрела за родителями с новым, понимающим интересом… Потом, в номере, он рывками раздевал жену, внимательно глядя ей в глаза. Она вдруг поняла: он перебрал от страха перед этой ночью, и попросила: погоди немного.

Но ждать он не захотел.

— Давай погасим свет, — сказала она.

— Не хочешь меня видеть? — уточнил он.

Она не ответила. Ее жалость разбивалась о стену, которую он возвел сам. Муж зорко всматривался в ее глаза, закрытые уже не от счастья, а чтобы не видеть этого контролирующего взгляда, — и не было ни ласки, ни легкой силы, которая несла их когда-то, а были только раздражение и бессилие, и ненависть от этого бессилия.

Он соревновался с призраком, но кто и когда побеждал призрак? Запретное имя горело на стенах номера, и, отбросив наконец простыню, Булыгин стремительно ушел на балкон.

Она лежала, не шевелясь. Он ничего не простил. Хотел, но не смог. Я сама виновата, повторяла она. Он любил меня? Да, любил. И я его. Но что же теперь? Как мертвому припарки, подумала она бабушкиным выражением. Как мертвому — припарки. Муж стоял на балконе, глядя во тьму, и листья пальмы кивали в ответ ее догадке.

Я виновата, я сама. Какая же я сволочь.

Да, сволочь, гадина! Она почти застонала от внезапного желания, чтобы тот, чье имя горело на стенах номера, появился здесь сейчас же — и взял ее как надо, искромсал в нежные клочья, размазал по паркету… И вскрикнула, почувствовав, как неотвратимо наливается когтистой силой рука.

«Истеричка, дрянь», — холодно подумал Булыгин, разглядывая листья пальмы, мотавшиеся под бризом. Он даже не обернулся, когда она вскрикнула второй раз.

Что-то прошуршало в сторону ванной.

Вернувшись, он не обнаружил ее в постели.

«Ну и пусть сидит в ванной, шлюха», — мстительно решил Булыгин и, повернувшись на бок, подтянул одеяло на себя и закрыл глаза.

И через минуту стиснул зубы от подступившего рыдания.

Пинский был как та отсушенная рука: он ничего не чувствовал.

Предохранители полетели в одночасье. Он не хотел ни правосудия, ни мести, ни даже понимания. Все стало безразлично. Фильм давно лежал в пыльных руинах — случайные обломки, не имевшие отношения к нему нынешнему. Он не прикасался к монтажу третью неделю.

Он не мог слышать своей прошлой интонации: все было не так и не про то. Мысль об успехе, возвращении в новостные топы и либеральные герои вызывала тошноту. Он ненавидел фейсбук, весь этот стон, гогот и срач, и оставил мировую сеть пылиться в углу за выключенным компом.

Он не хотел даже женщин.

Хотел лежать, глядя в потолок, что и делал. Принюхивался к дивану, пытаясь вспомнить свои дремучие кайнозойские сны, но ниточка ускользала. Даже память отказывала ему теперь. Пинский поглядывал на распоротую обивку и расцарапанный пол — и курил одну за одной.

Он просыпался среди ночи от жажды и больше не мог заснуть. Включал канал NBA и смотрел, как большие черные дядьки истребляют в себе избыток здоровья, ложился на рассвете и просыпался за полдень, когда солнце уже раскаляло комнату…

Ему никто не звонил. И он никому.

В четыре часа дня, как сигнал с другой планеты, приходила дежурная эсэмэска с хамством, но и это не волновало его больше. Все было кончено на той планете. Там нужна была уже не революция, а дезинфекция. Вывезти вон детей и залить сверху хлоркой.

Так прошла половина июня.

Вторая началась с того, что он все вспомнил. Ее губы, ее глаза и руки, и сплетение, и прорастание, и хриплый протяжный крик, пробивавший стены, и наконец — долгожданное превращение, внезапно распиравшее тело нечеловеческой мощью. Все это длилось долго и совершалось подробно, и Вселенная расширялась, заполняясь блаженством…

Он проснулся оттого, что огромный хвост сметал простыню, а когти рвали обивку дивана.

Писем в то утро пришло много, и Булыгина не сразу увидела его фамилию. Сердце обвалилось, и в приступе паники она сбросила всю почту вниз, на дно экрана.

Это было его первым появлением в ее фейсбуке. Ни «лайков», ни «комментов», ничего! — об этом они договорились сразу и почти полгода обходились эсэмэсками, напоминавшими перестукивание. «В три?» — «Да». — «Через десять мин». — «Жду».

Булыгина инстинктивно огляделась. В кабинете она была одна, и никто не мог ничего видеть, но сердце колотилось не из-за этого. Оно просто напоминало ей, зачем жить.

Булыгина подошла к окну — обычному, не компьютерному, окну с открытой створкой: перистое облачко вдали, крыши внизу, напитанный светом день, скверик с церковью… Щебетала пернатая мелочь, блеснул солнечный зайчик из дома напротив, потянуло теплым липовым цветом…

Он написал ей. Психопат, предатель, гордец, желанная гадина. Написал!

— Что? Прости…

Она вдруг поняла, что референтка уже несколько секунд стоит в дверях и что-то говорит.

— Пресс-релиз просят по тарифам: отсылать или посмотрите?

— Полчаса потерпит?

— Да, конечно.

На скамейке внизу сидела намагниченная парочка. Их еще не скрутило по-настоящему, определила Булыгина, вот, может быть, прямо сегодня все и начнется. А может, никогда. Написал все-таки, психопат дурацкий… Написал.

Просто посмотрю, что он написал, решила она. Забавно же.

Она несколько раз повторила слово «забавно» и вернулась к компьютеру. Села, вдохнула-выдохнула — и щелкнула мышкой. И весь тренинг пошел прахом.

Ни единого слова не было в его письме — только фотография старого блочно-панельного дома, за трамвайными путями, у парка…

Служивый человек, меченый оспой, курил, сидя в «жигулях» с видом на постылый сиреневый BMW. Его учили убирать следы, да и денег стоит маячок-то. А замигал маячок совсем недавно — в гараже небось стояла машина.

Барыня путешествовали-с! Шмара…

Служивый докурил, вышел и вразвалочку, поглядывая по сторонам, направился в сторону иномарки. Брелок со скачанным сигналом был уже в пальцах, когда иномарка вдруг пискнула сама.