Уроборос - Этери Чаландзия

Она затушила сигарету. Егор должен был умереть. Она ничего плохого не желала настоящему Егору из плоти и крови, она хотела похоронить лишь того, кто жил все эти годы в ее голове и сердце.

Телефонный звонок отвлек ее. Перед тем как ответить, Нина подумала, последуй все обманутые и обиженные таким путем, как быстро земля наполнилась бы страшными пустотами.

— Алло.

— Нина, здравствуй, это Альберт.

Да, она узнала его.

— Нина, прости, ты не знаешь, где Лиля?

— Что-то случилось?

Молчание в трубке. Тяжелая тишина, как в тех пустых гробах. Они не любят, когда им отвечают вопросом на вопрос. Он прокашлялся.

— Не знаю. Не понимаю, что происходит. Она уехала. Пропала. Я не знаю, где ее искать. Все молчат. Или не подходят к телефону. Я искал везде, где мог. Может, ты что-то знаешь? А, Нина?

Как дорого стоит жалось. Какое бесценное свойство у сострадания. Нина не могла растрачивать их впустую. Она не могла и не хотела помогать Альберту. Она знала, что где-то уже сколочен пустой гроб по его душу.

— Нет, Альберт, прости, но я ничего не знаю. Мне жаль.

* * *

Егор пил и спал. Ел, гулял, наливал очередную рюмку и разговаривал вслух сам с собой. Конечно, жаль, что все так повернулось. Будь его воля, он бы жил, годами совмещая полезное с приятным. И что такого? Мужчина создан для измен. Женщина нет. Он не верил тем из них, кто с легкостью изменял мужьям. Это были не женщины — мутанты. Современный гибрид невозможного с отвратительным. У любой нормальной бабы в крови жила память об ужасах наказания за измену. Кроме того, они прекрасно понимали, от кого зависят, они были циничны и расчетливы и готовы на компромиссы. Им было что терять, и они терпели. Давали себе невыполнимые обещания и загружали работой. Запирались дома. Качали люльку. Не отходили от плиты.

Жены… Их и придумали-то для того, чтобы навести порядок. От них ровным счетом ничего не требовалось, выбирали одну, назначали главной маткой и детей, рожденных от нее, считали законными, остальных — бастардами. Никаких забот, никакого наследства. Цинично? Зато разумно. Было же велено: «Плодитесь и размножайтесь!». А «кто?», «от кого?» — да какая, в сущности, разница. От законной бабы — наследники, остальное — никто не виноват. Это что, вчера придумали? Да они веками так жили. Жили бы и дальше.

Может, так и надо? Может тех, кто не способен распорядиться своей свободой, необходимо в ней ограничивать? Нина не могла, он-то мог. Он был создан, чтобы изменять. Его не мучила совесть, он не испытывал раскаяния и сожаления, глядя попеременно то в одни, то в другие глаза. А если и испытывал, то они сами были в этом виноваты. Он боялся только преследования, истерик и драм. Он хотел, чтобы его любили таким, какой он есть, а не дрессированным мишкой, который научился крутить педали и танцевать вприсядку. Готовым на все, лишь бы дали пожрать и не трогали. Они забыли, что пляшущий медведь ненавидит мучителя и, если хищник внутри не умер окончательно, при первой же возможности задерет врага и сбежит в лес. Вот он и сидел, как зверь в лесу. Раненый и хромой.

Егору захотелось кофе. Но на диване перед камином было так тепло и уютно, что лень было не только вставать, но даже шевелиться. Вот сейчас бы женщина пригодилась. Как же хорошо, когда она, как собака-компаньон, нужна — радуется у ноги, не нужна — дремлет в стороне. Он крякнул, встал, потянулся. Направился в кухню и, пока заваривал кофе, подумал, что, в конечном счете, все сводилось к поединку злого со слабым. Как тут бороться? С кем?

С дымящейся чашкой он вернулся в комнату. Место на диване еще не остыло, и он устроился на нем вновь. Это была лишь отсрочка. Завтра предстояло загасить камин, закрыть дом, проложить колею в обратном направлении и, так ничего не придумав, возвращаться.

* * *

Парень пугал и притягивал ее. Они познакомились… Какая, в сущности, разница, где и как, но он подвернулся очень кстати. Нина даже удивилась. Стоило только захотеть — и вот он уже сидел напротив, чужой, смешной, безбашенный и бесшабашный. Чем больше он болтал, рассказывая обо всем сразу — об обратной стороне луны, о брате, о разводе, тем больше она понимала, что их ничего не связывает. Он был то ли спортсмен, то ли тренер, она не разобрала. Да ей и дела не было до его образования-происхождения. Ей вообще не было до него дела. Нина понимала, что сегодня ляжет с ним в постель, и все остальное было неважно.

Она хотела его так, что сладким спазмом сводило низ живота. Ее даже забавляло, как он старался. А он старался. Этот раздолбай понимал, что попалась редкая птица. Тонкая штучка, язвительная, умная, насмешливая. Его сбивало с толку, что она в грош его не ставит, насмехается над ним и, похоже, ничуть его не боится. Он бы рассмеялся ей в лицо, расскажи она о своей панике.

Нина мало пила, но вино пьянило ее. Конечно, она в любой момент могла встать из-за стола и уйти. И он ничего не смог бы сделать. Но она прекрасно знала, что никуда не уйдет, она пойдет с ним, и все будет так, как он захочет.

Плохие мальчики. Напасть и проклятье всех мамаш на свете. Как же они, эти мамаши, хотят пристроить своих дочерей в надежные руки приличных людей. Они мечтают, чтобы мужчина высокого полета взял их дурочку за поводок и отвел, отнес, доставил по воздуху в прекрасный мир, как скворечник, защищенный со всех сторон от суровых ветров безжалостной реальности. Они придирчивым взглядом всматриваются в очередного лопуха, которого их безмозглая дочь притащила к порогу, в надежде распознать черты того доброго волшебника, которого они прохлопали на кривых дорогах собственной жизни. Мечты правят миром. Оттого, что мечтают женщины, этот мир слегка безумен.

Кто мешал этой святоше самой искать принца с золотыми яйцами? Почему она сама спуталась с небритым раздолбаем, который двух слов не мог связать без спиртного, а после спиртного его самого надо было валить и вязать, чтобы он не разнес весь мир в щепки? Нет, ей все нравилось. Ей нравилась эта щетина, этот одновременно беспомощный и беспощадный взгляд, этот запах пота и табака, нравилось гибельное томление, сопровождавшее всю его никчемную жизнь, его тяга к скорости, к смерти, к крови. Та страсть, с которой он рвал кулаки в драках, и особенно та, с которой он швырял ее в постель или куда там он ее швырял, когда и постели не было. Да, она видела небо в алмазах совсем близко, и звезды царапали ей спину, когда она была сверху. И это стоило покоя, достатка, положения и прочих призов, хитростью и сноровкой вырванных у жестокой и жадной жизни. Но потом он засыпал, утомившись от секса и бухла, а она сворачивалась рядом клубком и… начинала мечтать. О костюме, бабочке, свадьбе, о платье, влюбленных глазах, малых детях, о клятвах, о счастливой вечности, на фоне которой даже гробовая доска не пугала, поскольку была одной на двоих. В мечтах и улыбках она засыпала, а проснувшись, находила вместо своей мечты грязный носок и пустую бутылку. И плакать было бессмысленно, потому что все равно надо было рожать. И мечтать, изо всех сил мечтать дальше…

Они переспали. Да так, что наутро горничная, убирая номер, не знала, что и подумать. Кровать была похожа на разделочный стол. В ту ночь почти не было прелюдий, но жарко было. С начала и до конца.