Уроборос - Этери Чаландзия

Целый день Егор названивал Нине, и целый день она не подходила к телефону. Чувствовал: Нина что-то знает про Лилю, не может не знать. По-хозяйски протянул руку, чтобы получить то, что хотел, а в ответ в его руку легла фига. Нина сделала козу и ушла от повиновения.

Он видел ее насквозь и не доверял ни минуты. Черный улей смертоносных пчел. Ни одного звонка за все время его отсутствия, ни одного сообщения. Это та, вторая в отчаянии обрывала провода. Но она ему была больше не нужна. Егор знал, что Нина играет с ним. Ищет удобный момент. Ей нужно было, чтобы он пал. Признался. Покаялся. Чтобы вся его вина, как кровь, вышла наружу. И тогда она растоптала бы его, добила и пошла бы дальше, сморкаясь в это его покаяние. Он не мог этого допустить.

Нет, Нина, ты что-то перепутала, это тебесейчас прощение вымаливать надо. В пыли ползти, из кожи вон лезть, переступить через саму себя, приехать в дом к любовнице поменять простыни на постели и с улыбкой утереть лицо, после того как в тебя плюнут и назовут тряпкой. Здесь больше нет ничего невозможного, ничего, что подчинялось бы твоим правилам. Ты должна вывернуться, показать, как ты тиха, мила, умна, нежна и покорна. Что ты лучше всех. Что ты будешь лучше всех, чтобы заслужить право быть рядом. Неважно, воспользуется он этим или нет, но партия должна быть за ним.

Или она думала, что у него что-то екнет от ее печалей? Любовница… Большое дело! Как будто она первая женщина на земле. Тоже мне, беда. Горе. Да чтобы он сейчас что-то к ней почувствовал, Нину должно было разорвать на его глазах. Она должна была истечь мочой и гноем, а не этими своими дешевыми слезками. Она что, надеялась его запугать? Вынудить к чему-то своим молчанием? Думала, он дрогнет? Приползет? Черта с два! Теперь он все сделает, чтобы она высохла, выдохлась, свалилась, как загнанная кобыла, чтобы никогда больше у нее не возникло даже сомнения в том, кто тут главный. Она будет молить о пощаде, а он — мочиться на нее. И Егор был уверен, ему будет хорошо.

Но к телефону эта сука так и не подошла.

* * *

Звонки, звонки сопровождали каждое ее движение. Нина тонула в новозеландском холодном белом, и ей было хорошо. Эти звонки были криком, озвученным поражением, его отчаянием и злостью. Наступил вечер, она не стала включать свет и так и сидела на полу в темноте, в своей чисто убранной квартире, пила вино, посматривала в тихо работавший телевизор. Вскоре начались звонки в дверь.

Ну уж нет, она даже не дернулась, даже ухом не повела. Все, друг, вышло твое время. Сейчас для того, чтобы она простила его, он должен был умереть. Но она знала, что этого не случится, поэтому и не собиралась прощать.

Она даже испытала легкое разочарование, когда звонки прекратились. По ту сторону двери был не Егор, там колотилось зло, тщетно пытавшееся дотянуться до нее. Но было поздно. Ее темная комната захлопнулась, как мышеловка, и он оказался внутри нее. Она ускользнула. Ему из ловушки было ее не достать.

И он ушел, бессильно пнув ногой дверь. Когда они не могли дотянуться до живого, они били в стены, в двери, в препятствия. Нина инстинктивно вздрогнула и расплылась в улыбке. Ночь еще только начиналась, и вина у нее было в избытке.

* * *

Впервые за долгое время Егор напился от бешенства. Он с такой силой вливал в себя стопки водки, словно хотел загасить пламя, разгоревшееся внутри. Но водка была хуже пороха, и злость разгоралась все сильней. Его не волновало, прав он или нет. Он чувствовал, что заслужил и выстрадал каждый грамм своей ненависти, каждую крупицу проклятья.

Он ударил рюмкой в стол. Зачем она верила в его добродетель? Зачем доверяла? Она же знала, что предательство у него в крови. Он неловко двинулся, и ногу пронзила острая боль. Тварь! Ведь он пошел навстречу, женился, покорился, добровольно отдал вожжи. Нина что, правда думала, что он это сделал, потому что онаэтого хотела? Он это сделал, потому что самэтого хотел. Потому что надеялся, что, если он — безнадежное животное, не созданное для дома, семьи и этого треклятого простого человеческого счастья, живущее на зубах, на нервах, на похоти и чувстве долга, то, возможно, все повернется иначе, если у руля встанет она. Она и встала. Оборотень. Комнатный воин. Победительница. Что она выиграла, кроме мутной печатки в документах? Она не понимала, что такое победа. С нее было довольно и победки. Она обманула его. Обманула, потому что вселила надежду. Он поверил ей, поверил, что может быть иначе, не как у всех, особенно, по-другому. А измена, любовница… Она слишком большое значение предавала всему этому. Гораздо большее, чем он сам.

Он резко встал с дивана, но больная нога подвернулась и Егор упал. Упал с высоты своего роста. Всем телом. Всем весом. С такой силой, словно он повалился не на пол, а сквозь него, вниз, еще ниже, сквозь все этажи, под землю, под воду, в огонь, в ад. Туда ему и дорога. Он швырнул бутылку в стену. Оклемавшаяся старая сука из соседней квартиры заколотила по батареям. Пошла в жопу.

* * *

Нина в темноте пробиралась по коридору в доме Альберта и Лили. Наконец она на ощупь нашла дверь и взялась за ручку. Неожиданно легко дверь открылась, и Нина вошла внутрь. Осмотрелась в некоторой растерянности. Она ожидала чего-то особенного, содержимого пещеры Алладина или комнаты Синей бороды. Но вокруг было пусто. Обычная комната. Полутемный чулан. Здесь ничего не происходило. Не было никаких тайн и скрытых смыслов, жизнь была проста. Нина вышла… и открыла глаза. Было тихо и темно. Она лежала на полу в своей квартире. Она была одна.

* * *

Наступило отвратительное серое утро. Егор с трудом встал, попытался сделать несколько шагов и вновь повалился на кровать. На ногу невозможно было наступить. Все тело ломило, как будто накануне его били или он бил, во рту все высохло, от злобы осталась лишь головная боль. И она была невыносимой.

Вода в душе лилась словно не на него, а на кого-то другого. Облегчения не наступало, сколько бы он ни подставлял лицо то горячему, то холодному потоку. Его тошнило. Яд не хотел выходить наружу. Было так погано, что он подумывал сказаться больным. Однако при мысли, что он проведет этот день один на один с собой, его чуть не вывернуло. Нет, надо было собираться и выезжать, бежать, бежать от себя прочь. Отвлекаться, стараться забыться, затеряться, поверить во что угодно, только не в это мутное отражение в зеркале.

Он не смог выпить кофе, заварил его, налил в чашку и сел над ней, вдыхая запах. Запах был сносным. Как-то раз он вот так же проснулся утром и что-то почувствовал то ли в самом себе, то ли рядом. Он не мог понять, что это было, но оно как навязчивый запах, как назойливая чесотка, преследовало и не отпускало. Так прошло несколько дней. Он занимался делами, ходил, ел, обнимался с Ниной, никому не приходило в голову, что он чем-то озабочен или встревожен, но он был в отчаянии.

А потом Егор понял. Где-то на заправке, в небольшой очереди в кассу его осенило — это было ощущение конца. Он придвинулся вплотную и стал почти ощутим. Егор чувствовал это запах, эту вонь разрушения, тлена, старости и смерти.