Мельничная дорога - Кристофер Дж. Эйтс

Господи, как он ненавидел этот гнусный голос! На перекрестке повернул налево: вдруг О’Салливан смилостивится и откроет двери, если он снова поедет мимо?

Но голос не исчезал. Ты в команде Ханны и должен оставаться поблизости. Это то, что называют верностью, дружище.

На сей раз он оставил пистолет в машине – прежде чем вылезти, сунул его под сиденье. Больше не требовалось прятать кобуру под пиджак, и Маккласки кинул ее на водительское сиденье.

Мэтью чистил жернов у двери, протирая борозды посудным полотенцем.

– Заходите, детектив Маккласки, – пригласил он, вставая и смахивая полотенцем грязь с рук. Кивнул на дверь. – Селеста печет оладьи. Вы любите оладьи?

МЭТЬЮ

Итак, Ханна появилась из автобуса после вынужденного отсутствия и неуверенно улыбнулась мне, а Джен бросила предостерегающий взгляд. Подобное случалось нечасто, но на сей раз я застыл в нерешительности, поскольку не знал, когда вернется Ханна, и не подготовился.

Я окликнул ее – не придумал ничего, кроме банального: «Привет, Ханна! Рад, что с тобой все в порядке!» Затем повернулся и побежал по ступеням в школу. Это была тактика промедления – лгать я не любил. Добротная ложь требует предварительного обдумывания, мой первый порыв – всегда сказать то, что у меня на уме.

Наверное, в это время, Пит, я уже запал на тебя, потому что стремился держать Ханну на расстоянии, однако и отталкивать не собирался. Не только чувствовал себя неудобно из-за того, что случилось в результате нашего поцелуя, но, не забывай, был подростком, у которого бушевали гормоны. Одновременно отталкивать и приближать к себе Ханну была непосильная задача.

Решение принадлежало самой Ханне. В моем шкафчике я обнаружил приклеенную изнутри записку – подписанную ее именем и без всяких поцелуев. Слова такие же робкие, как недавняя улыбка, нечто простенькое, мол, она рада, что вернулась в школу, ясно, что вместе нам не бывать, но она благодарна за мои слова о ее выздоровлении. Ханна ждала моего следующего шага.

Я ответил текстом вроде: «Ханна, я переживал, что ты заболела, и рад твоей записке». Ни слова лжи.

Так началась наша тайная переписка. Ханна оставляла в моем шкафчике листочки, украшенные рисунками цветов, птичек и шмелей (и никогда сердец). В некоторых записках говорилось о трудностях ее подростковой жизни – старших братьях, раздражающем занудстве матери – и ничего о том, как непросто расти в одной из богатейших семей города. Рассказывалось, как ей хочется сбежать из Росборна и посетить экзотические места вроде Японии.

В ответ я описывал наши с Хитрюгой приключения в горах. Ханна вспомнила, что была в Свангамах лишь однажды. Мать решила, что наткнулась на ядовитый плющ, и с криком бросилась обратно к машине. Затем я перешел к семейным делам – поведал, что моя родительница италоамериканка из района Корона на севере Куинса и работает в закусочной «Голубая луна». Даже пересказал любимую военную байку отца. А когда закончился подростковый треп, перешел к процессу обледенения Висконсина, образованию Лонг-Айленда, моренам на границах ледника, бороздчатости… Оглядываясь назад, я понимаю, что это не темы для тайной переписки и опасных связей, но это то, что все больше занимало меня в то время. Каждую неделю, Пит, ты учил меня чему-нибудь новому, и я глотал знания, точно молочный коктейль.

Даже самые специальные геологические темы не охлаждали пыла Ханны переписываться. Думаю, ее влекли таинственность, ощущение беседы в темноте, игра в придуманную жизнь без плоти и частей тела. В итоге мне даже понравился наш обмен записками. И то, как многозначительно поглядывала на меня в коридоре Ханна.

Однако я все больше сознавал, что предмет моей истинной любви находится где-то еще, поскольку часто размышлял об этом. Это ты, Пит. Вдыхающий свежий воздух, под высоким солнечным небом.

Это было воскресенье перед последней школьной неделей. Ты повел меня на восхождение, которое обещал, – по Сансет-ридж к Скале динозавра – ледниковому валуну размером со школьный автобус.

Когда мы подошли, сходство камня с динозавром стало несомненным: скалистый узор напоминал чешую рептилии, трещина наполовину длины образовала пасть. В ней были даже зубы – зазубренные камни вдоль челюсти, хотя ты объяснил, что их туда поместили люди для завершения образа. Но самое замечательное заключалось в том, что гигантский валун нависал над краем откоса.

– Только подумай, – произнес ты, – стоило леднику продвинуть валун на запад еще на фут, и он скатился бы в долину. Своего рода чудо.

Затем ты кивнул на вырезанные на камне под нашими ногами надписи: «В. Х. Моррис, 1866, Элленвиллская компания, 1883, Т. А. С. Конклин, 1890».

– Раньше неподалеку был большой отель на пять сотен номеров. Сгорел шестьдесят лет назад. Сюда приезжали в конных упряжках, останавливались три президента, Оскар Уайльд, все знаменитости того столетия. Им нравилось оставлять о себе память, а теперь считается, что граффити – это что-то новое. Нового не бывает. – Ты указал на бесплодную равнину под нами. Насколько хватало глаз, там росли лишь карликовые сосны. – Я называю это место сосновым садом, но, наверное, это лишь причуда старика.

Мне вовсе не показалось это глупостью, и стариком я тебя не считал.

Ты запустил руку в свой рюкзак.

– Хочу тебе кое-что дать на память о первом восхождении к Скале динозавра. – Ты достал камень и подал мне. Он был похож на красную картофелину, на ощупь – гладкий, как стекло. – Это безоар, желудочный камень. Ты когда-нибудь слышал, зачем цыплятам нужны крупные песчинки?

– Чтобы переходить дорогу, – усмехнулся я.

– Хватит острить, парень! Цыплята клюют песчинки, потому что не умеют жевать. Не имеют зубов. Они глотают песчинки, и те остаются в их мышечных желудках. С их помощью они перетирают пищу. Сейчас в твоей руке нечто подобное.

Я взглянул на камень размером почти во всю мою ладонь.

– Адская, должно быть, курочка.

– А то… – рассмеялся ты. – Была размером с автобус компании «Грейхаунд». Когда-то этот камень находился в утробе динозавра. Цыплятки были явно не маленькие.

Ощутив покалывание в теле, я потер камень в руке:

– Похоже на мыло.

– Не совсем. Камень долго-долго кувыркался в цементном миксере утробы динозавра и стал полированным. Вместо слова «безоар» можно вполне употребить «камень динозавра».

Мне нравились точные названия всего, чему ты меня учил: подстилающая порода, бороздчатость, дробь, булыжники, валуны, ледниковые эрратические камни… но до сих пор считаю тот безоар камнем динозавра.

Покалывание в теле усиливалось по мере того, как я глубже ощущал связь с миром – от самых малых песчинок до гор. А еще чувствовал связь с тобой, и внезапно меня захлестнули эмоции. Понимал, что вот-вот расплачусь, но не хотел, чтобы ты это видел, и обвил тебя руками за шею.

– Ух! – Ты на секунду замер, не зная, куда деть руки, в воздухе повисла тяжелая тишина. Затем догадался потрепать меня по затылку.