Мельничная дорога - Кристофер Дж. Эйтс

– Это значит, что подарок тебе понравился.

Мои руки, обнимающие тебя, твой вязаный свитер, осушивший мои слезы, – именно в то мгновение я влюбился в тебя, Пит.

Росборн, Нью-Йорк, 2008

Мэтью не стал ждать, проверяя, следует ли за ним детектив, повернулся и скрылся в доме.

Маккласки стоял на подъездной аллее, уперев руки в бока. Солнце жарило, и снова послышался голос: «Пусть парень выговорится».

Он поднялся на крыльцо, переступил через порог и закрыл за собой дверь.

– Мы здесь, детектив! – позвал его из дальней по коридору комнаты Мэтью.

Маккласки увидел кухонный стол и черные металлические кастрюли с длинными ручками на крючках. Он вошел в кухню. У плиты спиной к нему стояла чернокожая женщина, пахло свиным жиром. За большим столом сидел старик в свободной ночной рубашке; он был на три четверти лыс, но с темени и с висков свисали длинные завитки.

Мэтью потянулся через стол за шипящей на сковороде свиной отбивной, но как только его пальцы коснулись края куска, женщина шлепнула ему по руке кухонной лопаткой. Мэтью повернулся к гостю:

– Хотите кофе, детектив?

– Нет, – отказался тот. – И так с утра все горечью отдает.

Он сел с краю, Мэтью с чашкой кофе в руке обошел его и устроился напротив старика, который сонно клевал носом. Мэтью взял его за руку.

– Смотри, Пит, у нас гость.

Клонящаяся голова старика не шелохнулась, и Мэтью произнес громче:

– Пит, это детектив Маккласки.

– Я его знаю? – пробормотал старик.

– Нет, ты с ним никогда не встречался.

Пит вздохнул и еще сильнее сгорбился.

– Вы можете говорить свободно, детектив. – Мэтью повернулся к Маккласки. – Из того, что вы мне скажете, Пит ничего не запомнит. Селеста! – позвал он. – Оставь все в плите на несколько минут. Наша беседа долго не затянется.

– Он пришел арестовать тебя или меня? – спросил Пит.

Маккласки повернулся к нему:

– С какой стати, сэр? Зачем мне кого-то арестовывать? Разве Мэьтю совершил что-нибудь противоправное?

Пит закрыл и открыл глаза, сначала один, затем другой, скривился, словно кто-то сознательно неправильно истолковал его слова. Мэтью ободряюще сжал его руку.

– Он выстрелил ей в глаз, – прохрипел старик.

Поставив завтрак в духовку, Селеста собралась уходить.

– Крикните, когда понадоблюсь, мистер Мэтью, – промолвила она, и Маккласки заметил в ее речи карибский выговор. – До тех пор буду ждать в своей комнате. – Ее голос затих в коридоре, а затем послышался стук шагов на лестнице.

– Пит, меня за это уже арестовывали, – сказал Мэтью. – Я сидел в тюрьме, ты что, забыл? Сам же два года каждый месяц приходил меня навещать и ни разу не пропустил.

Старик начал возмущаться и ударил по столу ладонью.

– Не мог я такого сделать. Не мог. – Его пальцы щупали бороздки древесины, словно он хотел прочитать, что в них написано, но, не обнаружив слов, покачал головой и закрыл глаза. – Мэтью, тебе восемнадцать? Нет. – Старик втянул воздух и глубоко задышал.

Маккласки понял, что он уснул – дыхание стало неровным. Мэтью осторожно положил его руку на стол, помешал кофе и посмотрел на детектива.

– В последнее время Пит все больше путается.

Маккласки провел ладонью по щеке, ощутив небритую утром щетину.

– У вашего отца Альцгеймер?

– Да, – кивнул Мэтью. – Только он мне не отец. Пит – мой друг.

Маккласки показалось, будто его разыгрывают, но в то же время он не был уверен, что сидящий рядом человек склонен шутить.

– Мой дед болел тем же, – произнес он. – Мы с сестрой были маленькими и думали, что это забавно. Надевал одежду задом-наперед, выходил к завтраку в майке-«алкоголичке», блистая седыми волосами на спине. Однажды потерялся, когда отправился покупать газету, стучался в чужие двери и обвинял открывших ему, что они забрались его ограбить. Кричал на всю улицу, и отцу приходилось бежать на выручку. Мы же с сестрой полагали, что это веселые шутки. Несмышленые дети, что мы тогда знали? Теперь я, конечно, поумнел, но слишком поздно. Поэтому сочувствую вам, Мэтью.

В воздухе по-прежнему витал аромат бекона – пытка похуже, чем в иракской тюрьме Абу-Грейб. Маккласки покосился в окно: на озере позади дома весельная лодка, в саду не менее сотни деревьев. Он потер ухо.

– Вот что, Мэтью, утром мы погорячились, и я вам благодарен, что вы пригласили меня. В ответ буду откровенным: у меня к вам всего два вопроса. Задам и уберусь.

– Спрашивайте что хотите, детектив.

– Спасибо. И чтобы не тратить ни ваше, ни мое время, вот вам первый. Почему вы утром извинились перед Ханной?

Мэтью улыбнулся и вскинул голову, словно посчитал вопрос бессмысленным.

– Извинился, потому что мне жаль, что я с ней сделал.

Маккласки отвернулся, почувствовав что-то неприятное в атмосфере.

– Я опасался, что вы скажете именно это.

– Опасались, детектив? Почему?

– Это сильно затрудняет ответ на вопрос номер два.

– И каков же вопрос номер два?

Маккласки пожал плечами:

– Если вам настолько жаль, почему вы купили дом Ханны?

Мэтью сделал глоток кофе.

– На это непросто ответить.

– Еще бы! Как выглядит со стороны, что вы купили дом человека, которому выбили глаз? Провокацией. И отнюдь не поведением человека, сожалеющего о содеянном.

– Провокацией? Понимаю, детектив.

– Это так?

– Пожалуй, да.

Маккласки захотелось ударить его. Но не за то, что он сказал, а чтобы выпустить пар.

– Вам захотелось устроить Ханне провокацию. Не для того ли, чтобы выманить к себе?

– Наверное. Или связаться каким-либо иным образом. Не уверен, что анализировал свои намерения, детектив.

Маккласки сжал кулак и стукнул себя по бедру, словно играл в «Камень-ножницы-бумагу».

– Зачем? Чего вы ждали от контакта с Ханной?

Обдумывая вопрос, Мэтью не сводил с детектива глаз, и тому казалось, будто на него таращится большая кошка в зоопарке. Наконец он объяснил:

– Я не очень интересуюсь психотерапией, но, вероятно, какая-то моя частица хочет, чтобы Ханна признала, что́ сделала она.

– Признала? – изумился детектив. – Что сделала она?

– Да.

– Расскажите своими словами, что же такого она совершила!

– Нет.

– По-вашему, Ханна сама привязала себя к дереву?