Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Александрович Есаков

себе итогового вывода, а даже служит его лишним подтверждением: с отказом считать тяжким убийством первой степени в частности или тяжким убийством в целом казусы, связанные с гибелью человека при учинении неопасной фелонии, в практике проявился сдвиг в сторону более тонкого анализа непосредственно психической составляющей причинения смерти в данных ситуациях, оформившийся в психологическое обоснование тяжкого убийства по правилу о фелонии. Соответственно, построения, связанные с конструктивным злым умыслом или строгой ответственностью, стали менее приемлемыми при их сопоставлении с таким психологическим обоснованием.

Другим следствием доктринально-прецедентной разработки учения о тяжком убийстве по правилу о фелонии становится в рассматриваемое время формирование в противовес агентской теории последнего другой, противоположной ей – теории «непосредственной причины» («proximate cause» theory). Если попытаться сформулировать её постулаты в общих чертах, то можно заключить следующее: обвиняемый, чьё поведение в ходе намеренного учинения или покушения на учинение фелонии стали непосредственной причиной гибели другого человека, виновен в тяжком убийстве на базе анализируемой нормы, даже если сами по себе действия, причинившие смерть, и были совершены третьим лицом, как-то потерпевшим,[700] посторонним наблюдателем, полицейским[701] или даже лично погибшим[702].

И хотя зарождение и распространение теории непосредственной причины можно приписать 1900-1930-м гг.,[703] всё же с её доктринальной рационализацией в рамках формально-юридического обоснования тяжкого убийства по правилу о фелонии (и, соответственно, одной из его разновидностей – психологического подхода) следует соотнести серию пенсильванских решений конца 1940-х– конца 1950-х гг., поскольку принципы, положенные в их основу, стали впоследствии ведущими в судебной практике многих других штатов.

Первое решение, вынесенное в 1947 г., касалось ответственности соучастников нападения с целью грабежа на бензоколонку за гибель служащего последней, который был убит в ходе перестрелки грабителей с собственником заправки.[704] Разрешая дело, Верховный Суд Пенсильвании счёл, что «если пуля, причинившая смерть, была выпущена не совершающим фелонию, а предполагавшимся потерпевшим в отражении нападения лица или лиц, совершающих фелонию», то последние могут быть осуждены за тяжкое убийство, поскольку смерть в такой ситуации была «прямым и почти неизбежным последствием… входившим или должным входить в ожидаемое ими (курсив мой. – Г.Е.)» развитие событий.[705]

Два года спустя тот же самый суд разрешил иное дело, в котором офицер полиции, находившийся не при исполнении обязанностей, был убит другим офицером в ходе перестрелки, возникшей при задержании вооружённых грабителей.[706] В обоснование своего решения суд положил следующие соображения:

«Тот, чьи действия по совершению фелонии стали непосредственной причиной смерти другого, является уголовно ответственным за такую смерть и должен дать ответ сообществу за это точно так же, как тот, кто стал по небрежности непосредственной причиной смерти другого, является граждански ответственным за такую смерть и должен возместить убытки за это (курсив оригинала. – Г.Е.)… Прохвост, который злоумышленно и с намерением учинить фелонию приводит в движение “цепь реакции” действий, опасных для человеческой жизни, должен считаться ответственным за естественные фатальные результаты таких действий.… Когда лица, претворяющие в жизнь план ограбления, сами вооружены годным огнестрельным оружием, они показывают тем самым, что они ожидают встречное насильственное сопротивление и что для преодоления его они готовы убить всякого, кто встанет на их пути (курсив мой. – Г.Е.)».[707]

Шестью годами позже Верховный Суд Пенсильвании признал допустимым осуждение за тяжкое убийство одного из двух выживших соучастников вооружённого грабежа, напарник которого, соответственно, был убит потерпевшим. В своём решении суд прибегнул к обоснованию, аналогичному только что приведённому, по которому гибель человека в такой ситуации являлась естественным предвидимым последствием фелонии грабежа, ставшей, в свою очередь, непосредственной причиной наступления смерти. [708]

Примечательно, что став ведущими для последующего заимствования теории непосредственной причины в других штатах, приведённые решения уже через три года после вынесения последнего из них утратили свою прецедентную ценность в Пенсильвании, воспринявшей агентскую теорию тяжкого убийства по правилу о фелонии. Связано это было с рассмотрением в 1958 г. приобретшего не меньшую значимость для судебной практики иных штатов очередного дела, в котором полицейским был убит соучастник обвиняемого при бегстве последних с места совершения преступления.[709] Отвергая возможность осуждения выжившего соучастника за тяжкое убийство по правилу о фелонии, Верховный Суд Пенсильвании высказался следующим образом:

«При рассмотрении тяжкого убийства по правилу о фелонии всегда должно помнить, что предмет, который вменяется совершающему фелонию за убийство, связанное с совершённой им фелонией, – это злой умысел, а не акт убийства. Простое совпадение убийства и фелонии не является достаточным для удовлетворения требований доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии».[710]

Как следствие, решил суд, воспринимая тем самым агентскую теорию, тяжкое убийство по правилу о фелонии может иметь место лишь тогда, когда убийство было «совершено обвиняемым или соучастником, или сообщником, или кем-то, действующим в способствование предпринимаемой фелонии (курсив оригинала. – Г.Е.)».[711]

В сопоставлении агентской теории и теории непосредственной причины как нельзя явственнее выступает психологическое обоснование, данное тяжкому убийству по правилу о фелонии в первой половине XX в.

Так, в основу теории непосредственной причины закладывается множество доводов. Они касаются и конструкции законодательного текста, и цели удерживания преступников от совершения насильственных фелоний, ставящих в опасность жизнь и здоровье. Тем не менее все они, как видится, сугубо практичны и менее всего касаются теоретической рациональности рассматриваемой нормы.

К примеру, первый из них – конструкция текста закона – является настолько внешним, формально-юридическим, что он может в равной мере быть положен и в обоснование агентской теории, и в обоснование теории непосредственной причины. Во всяком случае, это великолепно доказано сравнительно недавней нью-йоркской практикой, являющей собой классический образец действия данного довода. Так, в 1960 г., опираясь на текст Уголовного кодекса 1881 г., в Нью-Йорке воспринимается агентская теория, в силу которой было сочтено невозможным осудить соучастника грабежа за смерть другого соучастника и третьего лица, причинённую действиями потерпевшего. [712] Как специально подчеркнул суд, вопрос был решён им исключительно на основе языка закона без привлечения теоретических соображений.[713] В 1965 г. текст уголовного кодекса меняется, и уже на его основе суды штата переходят к теории непосредственной причины, на основе которой в 1993 г. Апелляционный Суд Нью-Йорка признаёт допустимым осуждение обвиняемого за смерть полицейского, убитого его напарником, в ходе перестрелки с другими грабителями.[714] При этом теоретические соображения играют лишь дополнительное, вспомогательное значение при вынесении судом решения.[715]

Касательно превентивной цели, цели сдерживания считается, что в аспекте теории непосредственной причины она заключается в предотвращении совершения насильственных фелоний посредством вменения учиняющему фелонию