Педагогические размышления. Сборник - Семен Калабалин

Антон Семенович умел вызывать у нас чувство неловкости и стыда за некоторые наши ненормальные поступки. Я помню, как однажды воспитанник Пряничков влетел в спальню с воплем:

– Хлопцы! Там буденовцы!

Все были так поражены, что тут же вылетели из спальни и понеслись по двору к шоссе. Тут, откуда ни возьмись, Антон Семенович. Он очень спокойно сказал:

– Вы что, ненормальные?

– Там буденовцы скачут! – попытался объяснить кто-то, но ватага уже остановилась, и ребята пришли в себя.

– А я, было, подумал, что за вами тигры гонятся, – продолжал Антон Семенович. – Оно, конечно, интересно посмотреть буденовцев, но не так, не по-вороньи. Идемте вместе…

А первого мая 1922 года красивая колонна горьковцев шла по празднично украшенному руслу улицы. За нами, не отставая, следовала толпа любопытных ребятишек. Они лезли под ноги, что-то спрашивали, мешали.

– Прямо какие-то ненормальные, аж стыдно! – по-макаренковски возмущались теперь сами горьковцы.

Совсем недавно, в январе 1951 года, я случайно попал в одну киевскую школу. Великолепное здание, много света, прекрасные классы и кабинеты, а порядки – бурсацкие. Крик, беготня, толкотня, драки. Учителя, изворачиваясь, чтобы их не сбили с ног, с привычной поспешностью перебегали из классов в учительскую. По окончании занятий ребята, чуть не срывая двери с петель, вывалились из школы с тем же бестолковым шумом и гиканьем. Вот все это как раз и кажется мне совсем ненормальным.

В чем беда этой школы? Беда ее заключается в том, что здесь нет коллектива педагогов и коллектива учеников. Здесь все – порознь, вразброд, и если педагог выступает как воспитатель, то только по принципу: учитель один на один с учеником в полной изоляции от коллектива. Притом учитель объясняет, растолковывает, горячится, возмущается, а ученик чаще всего молча слушает.

Во «Флагах на башнях» Антон Семенович говорит о Захарове: «Только недавно он сам освободился от самого главного «педагогического порока»: убеждения, что дети есть только объект воспитания. Нет, дети – это живые жизни и жизни прекрасные, и поэтому нужно относиться к ним, как к товарищам и гражданам, нужно видеть и уважать их права на радость и обязанность ответственности».

Самое главное у Антона Семеновича – учение о детском коллективе. Человек может быть правильно воспитан только в коллективе. При этом ни один воспитатель не имеет права действовать в одиночку, на свой собственный риск: «Должен быть коллектив воспитателей, и там, где воспитатели не соединены в коллектив и коллектив не имеет единого плана работы, единого тона, единого точного подхода к ребенку, там не может быть никакого воспитательного процесса».

Это значит, что педагоги должны быть объединены в коллектив, воодушевленный одной мыслью, одним принципом, одним стилем. Только при этом условии может быть создан детский коллектив с разумной и радостной дисциплиной, с прекрасной, радостной целью, стремясь к которой, этот детский коллектив растет, крепнет, умнеет.

Только в таком коллективе ребенок не будет относиться в дисциплине как к чему-то скучному, однообразному, надоевшему, навязанному извне. Он на практике убедится, что дисциплина – это форма для наилучшего достижения общей цели. Здесь у него будет развиваться чувство долга, здесь он научится поступаться личным во имя общего: вернее, это общее и станет для него личным.

Многие школы не стали у нас коллективами, это разрозненные учителя и разрозненные дети, – вот в чем главная беда. Если нет коллектива, нет традиций, нет общественного мнения, по-настоящему работать нельзя, в этом я глубоко убежден.

Одна из прекрасных находок Антона Семеновича – «логика параллельного педагогического действия» – как раз в том и заключается, что педагог безгранично расширяет свои воспитательные возможности. Он получает возможность влиять на ученика не только прямо, непосредственно, но и через коллектив. Если кто-либо из ребят провинился, то отвечать должен не только он сам, но и коллектив, членом которого он является. Нужно ли объяснять, как при этом развивается в ребенке чувство ответственности перед коллективом, перед товарищами? Мало того, и остальные не остаются пассивными, происходит обратное воспитательное воздействие на самый коллектив, потому что он осуждает поступок товарища, переживает этот поступок, раздумывает над ним и осознает свою ответственность за поведение каждого своего члена.

Когда начинаешь понимать саму суть идей Антона Семеновича, а не отдельные приемы, только тогда начинаешь чувствовать себя по-настоящему сильным в детском коллективе.

Педагогическая совесть, чувство ответственности, страстная любовь к делу, требовательное уважение к детям, нравственная чистота, воспитательная оперативность, педагогическая смелость и оптимизм, творческое отношение к своей работе – вот что надо понять и почувствовать в книгах Антона Семеновича, вот чему надо у него учиться. В его драгоценном наследстве предусмотрены почти все конкретные, рабочие случаи, и нам, педагогам, прямым наследникам этого богатства, следует научиться не механически, а грамотно и разумно пользоваться им.

Для начала рядовому учителю надо помочь, и это дело теоретиков педагогической науки, которым, на мой взгляд, следует отказаться от эффектной стрельбы из закрытых кабинетов такими словами, как «специфика», «ненормальные» и т. д. Надо также понять, что без конкретного, глубокого знания сегодняшней школы невозможна никакая подлинно научная работа в области педагогики.

Я глубоко убежден: нельзя учить учителей, нельзя наставлять их, если сам ты далек от школы и оторван от нее. Никогда бы Антон Семенович не написал своих замечательных книг о воспитании, если бы не отдал всей жизни детям.

Как-то в погожее октябрьское утро 1922 года меня вызвал к себе Антон Семенович и предложил:

– Собирайся, Семен, поедешь в банк.

– Есть! – отсалютовал я и поспешил из кабинета.

Переодеваясь во все возможно лучшее, натягивая чьи-то сапоги, я как бы расшифровывал всю многосложность лаконического задания Антона Семеновича. Он никогда не баловал нас многословной детализацией задания, не задавливал нашей способности мыслить и принимать решения, как удачнее выполнить поручение. Мои сборы были предельно краткими, и уже через десять минут оседланная Мери стояла у крыльца.

– Я готов, Антон Семенович, – доложил я, войдя в кабинет.

Антон Семенович заполнял чек. Я стоял у стола и ждал. Вдруг мой взгляд выхватил из-под руки Антона Семеновича выведенное им каллиграфическим почерком: «двадцать пять тысяч рублей». Глаза мои расширились, мне сделалось как-то чудно и жарко. Эта цифра как бы прошуршала своим бумажным языком: «Какой ты значительный, Семен!» И я позволил себе то, что называлось у нас разгильдяйством. Я нарушил позу приличия. Я облокотился локтями на стол, будучи зачарованным волшебной цифрой – двадцать пять тысяч! Раньше я ездил за деньгами в город, но более десяти тысяч еще не привозил.