Мама!!! - Анастасия Миронова

Сашу. Потом они молча зашли в подъезд, чтобы занести вещи в квартиру. Анька достала ключ и полезла открывать дверь. Ключ не подходил. Она попробовала вставить его во второй замок. В это время с той стороны двери раздался страшный рык, будто там был зверь не меньше медведя:

– Кто тама?

Испугались все, даже Вторушины – и они сразу не узнали голос бабы Тони. Анька особенным стуком, как давно уговаривались, постучала в дверь – баба Тоня слышала удары, узнала стук и открыла дверь. Мама вскрикнула. Она редко видела бабу Тоню, может, и не видела никогда. И не ожидала увидеть сейчас страшную, желто-коричневую ее фигуру с дикими глазами, с иконкой в руке и зажженной свечой, обернутой в бумажку. Баба Тоня, растрепанная – ее жидкие и желтые, свалявшиеся волосы грязной паутиной свисали на плечи – была в той же ночной рубахе с почти черным засаленным воротом. Сквозь ветхий ситец были видны ее тощие груди, свисавшие до пупа. Она что-то хотела сказать, приоткрыв рот, из которого торчали редкие и длинные желтые зубы. Один был серебристый. Зубы торчали только снизу. Не зубы, а ряд клыков. Баба Тоня оскалилась и поначалу не могла ничего понять. Анька бросилась обнимать прабабушку. Обхватила руками ее впалый живот, уткнулась в него и заплакала.

– Я думала, они тебя убили, – пищала Анька.

Баба Тоня гладила ее по голове и тоже плакала.

– А где Геня? Генечка-то моя где? – она начала спокойно, а к последнему слову снова перешла на рык. Женя затерлась сзади, мама быстро протолкнула ее вперед. Баба Тоня обхватила Женьку рукой, которой держала свечку.

– Давай еще сожги нам ребенка, – по-доброму сказала баба Клава и забрала свечку, которая вот-вот подпалила бы Женькину шапку.

Так они и стояли, обнявшись. Саша посмотрела на замки. Как же грабители зашли, если замки целы? Потом присмотрелась: на двери была прибита большая накладка из фанерки, а в ней – два новых замка. Больших, тяжелых. И когда только успели? Наверное, позвали кого-то.

– Ить я думала, что конец, сгубила девок, – причитала баба Тоня, держа над Женькиной головой выцветшую иконку Богородицы, и рассказывала теперь будто бы ей, а не им: – Они как постучали, злодеи-то, так я сразу шкап и придвинула. Глазами зыркаю, что делать? Девки у меня голые за столом сидят. Бегом им кой-каку одежонку кинула. Кричу: оденайтесь, девоньки, шибчей. Сама шубу Ленкину взяла и давай в нее всё бросать, деньги-то мы в вазе ховали, некогда вынимать, куль-то большой, я так вазу и бухнула. И ить ишшо шуба. Футро-то дорогое. Друго ишшо достала. И видик этот. Кина крутить. А лестница у меня завсегда наготове. Девки оделись, я их с балкона выводить. А сама вижу – батюшки мои, шафка ходуном ходит. Лезут, ироды. Я лестницу сбросила и девок туда. Маленькая-то чуть не расшиблась. Ага, встала ножкой на одну ступеньку, а руками-то веревки выпустила и вниз ухнулась. У меня сердце-то сразу захолонулось. Ну, всё, думаю, убила девку. А потом гляжу – вошь! вошь! Завошкались там. Отошли они от балкона – я им вешши-то туда поскидывала. Только в комнату воротилась, дверь закрыла – и они. Два таких зашли, с ломом. Один дюже страшный, весь волосатый, зубы гнилые, аж вонь. А второй маленький. Ишшо в армии не был. Я на своей койке сижу за шторкой и подглядываю. Старшой-то сразу по шуфлядкам пошел, а маленький шторку отдернул – тама я. Ну я им и говорю: «Я одна. Хочу жить». Он мне, веришь, Клавка, чуни-то сам надел, руку дал и повел. В ванну запер и шафой припер дверь. Знашь, сколько я тут просидела? По первой тихо сидела, ждала. А потом уж и исть захотела. И по нужде. Вунитаза-то нету. Но молчу. Потом уж совсем приперло. Думаю, ну не сидят ить у нас полдня? Стала орать. Черенок взяла от швабры и в потолок стучала. Долго так орала, аж вспотела вся. Потом соседка пришла. У которой собака здоровушша. Говорит мне че-то, говорит, а мне бы посрать. Кричу ей: «Глухая ж я, иди мне девок ишши», а она одно да потому лопочет. Ни черта у нее не поняла. По-своёму, поди, по-татарску.

Баба Тоня замолчала. Все смотрели на нее и плакали. Мама держала Сашу за руку и крепко ее сжимала. Баба Клава вытирала кончиком своего зеленого платка глаза. Баба Лиза закрывала рукой рот, будто боялась закричать. Анька с Женькой молча держались за желтую ночную рубашку и плакали. Баба Тоня тоже заплакала.

– Я ить думала, что погибли девки-то. А они ишшо и деньги сторожили! Родители ж на квартиру копят. В банке-то этом вор на воре. В гумажке да дома надежней. Только кто бы знал, что так-то будет… Ой, девоньки, ой! И когда ишшо родители-то приедут. Я ить помру тута с вами.

На этих словах очнулась баба Клава:

– Девчонок и тебя к нам заберем. Деньги, шубы, шапки, обувь. Телевизор тоже! К нам поедете. Пусть пустую квартиру грабят.

Тут она повернулась к Саше:

– Ты, Саша, в школе передай, что Нюра неделю ходить не будет. Скажи – по семейным обстоятельствам.

Саша кивнула. Анька на секунду оторвалась от живота бабы Тони и молча посмотрела на Сашу. Баба Тоня ни слова не поняла и, схватившись за голову, заревела:

– Ой, помру! Ой, помру тута одна…

Мама дернула Сашу за руку. Вместе с бабушкой они вышли на улицу.

Баба Лиза встала под фонарем и долго смотрела на черное, занесенное снежной пургой небо. Потом поправила на шее мохеровый шарф и взяла в здоровую руку палку от раскладушки:

– Ишь как! Старуха старухой, а всё соображат.

Третий класс.

Значок октябренка

Тетенька в сером пальто в елочку бежала по снегу. На груди у нее болталась половина мехового желто-грязного воротника, а вторая отстегнулась и хлестала по спине. Она орала что-то непонятное, падала, поднималась, снова бежала, но не по протоптанной от остановки тропинке, а прямо через сугробы. Снега между узким тротуаром и рынком было по колено. Женщина застревала, и всё тяжелее ей было вытаскивать из сугробов ноги. Шапка у нее съехала набок, волосы растрепались и слиплись, помада размазалась. Она шевелила губами, как карась перед жаркой, но Саша всё еще не могла понять, что та кричит и зачем оборачивается, зачем показывает себе за спину. В цигейковой толстой шубе, в шапке на резинке, замотанная шарфом, Саша не могла вертеть головой. А женщина всё