Фотография - Пенелопа Лайвли

Он выходит из машины, запирает ее, открывает калитку в сад.

Наружность Мэри Паккард начисто вылетела у него из головы, но он мгновенно узнает ее. Конечно, густая шапка волос, спокойный и уверенный тон. И, устроившись на кухне с кружкой чая в руке, он снова чувствует, что поступил совершенно правильно и разумно, приехав сюда.

Дело в том, говорит он, что я никак не могу выбросить это из головы. С тех пор, как… Видишь ли, тут всплыла одна гребаная фотография.

Я знаю про фотографию, отвечает Мэри Паккард. И объясняет откуда, но у Оливера появляется странное чувство, будто бы эта женщина узнала бы обо всем в любом случае, каким-нибудь мистическим образом, точно ведунья из сказки.

Это я виноват, говорит Оливер. То есть, конечно, не я, но и я тоже, потому что сделал этот снимок и вместо того, чтобы выбросить и забыть, как идиот, отдал его Нику. Если бы не я, не было бы всей этой канители. Меня они уже достали — сперва Глин, потом Ник. Элейн окончательно слетела с катушек и выставила Ника из дома.

Да, говорит Мэри. Кажется, все и вправду пошатнулось.

Неужто из-за меня? — спрашивает Оливер.

Нет, конечно, успокаивает она его. И ты сам прекрасно об этом знаешь. Ты ведь не за этим ко мне пришел, так?

Оливер соглашается: да, не за этим. Они ощутили странную близость, он и Мэри Паккард, точно были давними друзьями, хотя Оливер не припоминает, чтобы они разговаривали — так, здравствуй — до свидания. Теперь их объединяет общая точка зрения.

Чертовски жаль, говорит Оливер. Он больше не имеет в виду фотографию, или Глина, или Ника. Почему именно она? — грустно вопрошает он. Можно было подумать, благословеннейшая из смертных. Хотя больше похоже, что над ней висело проклятие.

Я постоянно думаю о ней. То есть не так, как раньше, — точно одержимый. Неужели ничего нельзя было сделать?

Наверное, нет, говорит Мэри.

День клонится к вечеру. Кружки чая сменяются бокалами красного вина. Оливер и Мэри Паккард вспоминают прошлое. Чаще всего говорят о Кэт. Вспоминают то одно, то другое, вызывая Кэт к жизни — говорит то он, то она, — и оба смотрят на нее, слушают ее. Их взгляды беспристрастны, воспоминания лишены сентиментальности. Оливер узнает о Кэт то, чего не знал о ней раньше, и в свете этого та Кэт, о которой вспоминает он, слегка меняется; ко всему, что он видел и слышал, примешивается иная точка зрения. Вместе с тем он чувствует странное утешение. Точно, размышляя о Кэт, они совершают некий ритуал, отдавая дань ее памяти. Он до сих пор не понял, зачем он здесь, но доволен тем, что приехал. Поездка послужила определенной цели, пусть и не той, какую он преследовал, как будто он сам знал, какая именно то была цель.

Она на нас подействовала, Кэт, говорит он.

Она продолжает действовать на нас, поправляет Мэри.

— Ты не помнишь, какого числа мы с мамой поженились? — спрашивает Ник.

— Вообще-то меня там не было, — язвит Полли.

— В июле. Я точно уверен, что в июле. И сейчас июль. Но какого числа?

— Ты не помнишь? — восклицает Полли. — Столько времени прошло, и ты до сих пор не знаешь?

Ник отвечает, что, конечно, знает. То есть не совсем точно. Знает, что в районе… но когда именно, постоянно вылетает у него из головы.

— Тогда я тебе скажу. Девятнадцатого. В эту пятницу. Честно говоря, пап, я обалдела, когда узнала, что ты не помнишь. Думаю, тебе надо бы задуматься над тем, как так случилось, что ты все забыл. И еще, слушай, в эти выходные меня не будет дома. Я уезжаю за город с… с другом. Пожалуйста, не забывай взять ключи, если будешь выходить из дому.

Ник отправляется за покупками. Отрешенно пялится на витрины — светящиеся пещеры, где в складках атласа небрежно разбросаны наручные часы, бархатные безголовые шеи увешаны блестящим металлом или сверкающими каменьями, а с крошечных хрустальных деревцев свисают золотые цепи. Поскольку он не может представить себе, как войдет в подобное место и начнет расспрашивать продавцов, то проходит мимо и в конце концов оказывается в большом универмаге, бесцельно спускаясь и поднимаясь по движущейся лесенке. Он не был в подобных местах с тех пор, как мать покупала ему школьную форму. Тут он пожалел, что рядом с ним нет матери — уж она бы тут точно не растерялась.

Ник бродит среди множества отделов: электроприборы, фарфор и стекло, галантерея, белье, обивочные ткани, спорттовары, садовая мебель. Он похож на лодку, плывущую против течения, ежесекундно натыкаясь на целеустремленных граждан; все, кроме него, точно знают, что им здесь надо. Настроение у него мгновенно падает; ему кажется, он вот-вот сойдет с ума и наконец погрузится во тьму чистилища, грозившего ему с тех пор, как Элейн выгнала его вон. Этот большой магазин стал точно насмешливой аллегорией этого мира, где всякий знает отведенное ему место. Каждый направляется именно туда, куда нужно: в отдел осветительных приборов или чулочно-носочных изделий, — тогда как он беспомощно барахтается среди людского потока, не ведая ни того, чего ему нужно, ни того, куда ему идти. Это и впрямь на грани неприличного — какая-то абсурдная пародия на жизнь, вот только это и есть жизнь, и он здесь, сейчас и по собственной воле, и не знает, куда идти и что делать.

Кое-где ему видятся вещи из нормальной, обычной жизни. Вот в отделе «Кухонная утварь» такой же чайник, как дома; он обнаруживает, что смотрит на стул — такой же стоит в квартире у Полли. Мимо него скользнула девушка в больших круглых серьгах, какие часто носила Кэт, но он быстро выбросил Кэт из головы — для нее нет ни времени, ни места, о ней не надо думать, ни сейчас, ни, наверное, когда-либо еще. Тут он натыкается на самого себя, поймав в зеркале отражение сбитого с толку мужчины — слишком лысого, слишком старого, — и снова теряет ориентир. Не может быть, это ведь не он… Тем не менее это он и есть.

Возле стола он резко останавливается. За столом сидит женщина — спокойная, выглядит безобидно — и улыбается ему: первый живой человек, которого он увидел в этом проклятом месте. Над головой женщины табличка: служба работы с покупателями.

Возле стола стоит стул. Ник садится. Женщина продолжает приветливо улыбаться. Позже ему будет казаться, что он вывернул перед ней наизнанку душу.

— Уже девятнадцатое, — говорит Соня, — а смета устройства сада для особняка в Суррее еще не готова.

Элейн фиксирует это — скорее дату, а не требуемую смету. И что? — говорит она себе. Что с того, что сегодня годовщина свадьбы? Она каждый год приходит. Как время высадки луковичных или прививки. Ну и что?

Позже, улучив пару часов, чтобы поработать в саду, она смутно припоминает сегодняшнее число и лениво размышляет; Ник редко вспоминал об этом, а если и вспоминал, то непременно путал дату и предлагал устроить праздничный ужин неделей раньше, и ее это вечно раздражало; по правде говоря, она и сама не особенно помнит собственную свадьбу. Как можно так плохо запомнить столь важное событие — не картины, лишь неясные отражения. Шляпа тети Клэр, твердая, как камень, глазурь на свадебном пироге, никак не желавшая поддаваться ножу, Кэт в струящемся зеленом платье.