Минута после полуночи - Лиза Марич

Открылась дверь, и в комнату вошла Катя. В руках подсвечник с зажженной свечой, распущенные волнистые волосы окутывают плечи, как у ангела на картине.

— Что случилось? — спросила Катя. Отблески горящей свечи мерцали в ее широко раскрытых глазах.

Мария Викентьевна медленно отступила назад, в темноту. Дубов сказал деревянным голосом:

— Ваш муж только что скончался.

Катя приложила ладонь к губам.

— Отчего он умер?

Ей никто не ответил. Слышался треск свечей, оплывающих в канделябрах. — Это был сердечный спазм, не так ли, доктор? — настойчиво повторила Катя.

Дубов взглянул на Марию Викентьевну, увидел огромные испуганные глаза и умоляюще сложенные ладони. Судорожно глотнул.

— Да, — сказал он голосом, который сам не узнал. — Это был сердечный спазм.

Катя негромко зарыдала. Дубов на негнущихся ногах дошел до двери. Он задыхался.

— Дмитрий Данилович! — шепнула Катя, приоткрыв дверь.

Дубов не ответил, даже не оглянулся на женщину со свечой в руке. Торопливо сбежал по лестнице, пронесся мимо ошеломленного привратника и выскочил на улицу, забыв про пальто и шляпу.

Женщина спросила самым обычным человеческим голосом:

— Напугала?

Только тут Алимов сообразил, что бородатая голова с длинными темными волосами вовсе не принадлежит тому мужчине, о котором он подумал вначале. Она вообще не принадлежит человеку.

Советник с кряхтением присел. Потряс головой, протянул руку и вытащил из-под столика мужскую голову, сделанную из воска и латекса. С брезгливым удивлением осмотрел лицо, на котором застыла гримаса смертной муки, потрогал волосы и длинную кудрявую бороду.

Женщина вошла в гримерку и закрыла дверь. Тщательно расправила складки туники на груди и только после этого повернулась к Алимову. Однако советник заметил, что ключ, торчавший в замке, куда-то исчез.

Вадим Александрович поднялся, не сводя глаз с темноволосой зеленоглазой ведьмы. Извольская усмехнулась.

— Это всего лишь муляж, — сказала она мягко. — Царь Олоферн собственной персоной… вернее, то, что от него осталось.

Алимов положил муляж на гримерный столик. Тусклые мертвые глаза уставились советнику в плечо.

— Где Никита Сергеевич?

На это раз Извольская ответила не сразу.

— Его здесь нет. — Подумала и поправилась: — Уже нет.

Сердце стиснула тоскливая лапа. Отчего-то советнику стало мучительно жаль игорного короля, которого мачеха-судьба превратила в нелюбимого пасынка. А то, что Красовского уже нет, подтверждала его палка, валявшаяся под гримерным столиком.

— За что? — тихо спросил он. — За что вы его так ненавидите? Разве он виноват в той проклятой аварии? Разве она не проехала по его собственной жизни, как асфальтовый каток? Разве вам одной было плохо?

— О чем вы? — терпеливо спросила Извольская.

— Хватит врать! — рявкнул Алимов. — Вы, Ирина Витальевна, не роль играете! Вы и есть — Юдифь! Влюбить в себя мужчину, а потом убить его… Это ваш женский идеал?

Тут советник увидел, как из уголка ярко-зеленого глаза вниз пролегла хрустальная влажная дорожка.

Ирина опустила голову, вытерла щеку. Потом снова взглянула на Алимова и безмятежно улыбнулась:

— Вот, значит, что вы обо мне думаете… Впрочем, это уже неважно. Пускай будет так.

— Он любил вас! — крикнул советник. — Пятнадцать лет! Пятнадцать лет он ездил за вами по всему миру! Неужели этого мало, чтобы забыть и простить?! Неужели вы ничего не знали?!

— Не за мной, — поправила Извольская. Алимов поразился тому, какая тоска прозвучала в ее голосе. — Никита гонялся вот за этим. — Он положила руку на горло. — Конечно, я все знала. Это началось очень давно, пятнадцать лет назад. После каждого спектакля капельдинер выносил на сцену букет желтых роз. Никаких записок, никаких подарков, никаких визитных карточек. Только розы. Они были огромные и пахли опиумом. Знаете, мне дарили много цветов, но такие — никогда. Сначала я очень боялась, что следом за букетом явится толстый спонсор с тремя подбородками. Начнет предлагать деньги, драгоценности, торговаться, — в общем, вести рыночные переговоры. Но время шло, никто не приходил. И мне стало казаться, что цветы присылает не человек, а бесплотный дух. Постепенно я втянулась в игру, начала фантазировать и придумала себе сказку: некто одинокий и несчастный, не смеющий выйти из тени из-за уродливого лица, следует за певицей по всему миру. А после концерта присылает ей букет желтых роз. Желтые цветы — знак разлуки. — Извольская мягко улыбнулась. — Я знала, что это сказка, но не знала, что это правда. Глупо звучит, да?

— Я понимаю.

— Это хорошо, — произнесла она все с той же мягкой улыбкой. — Шли годы, я пела, и на сцену выносили букеты желтых роз. Всегда одних и тех же — огромных, с наркотическим ароматом. В Европе, Австралии, Канаде, Америке — везде, везде на сцене лежал букет желтых роз. Постепенно я стала ощущать, в какой части зала он сидит: справа или слева от меня, далеко или близко. А однажды в Барселоне все первое действие оперы мне казалось, что я пою в пустоте. — Извольская засмеялась. — Это был кошмар. Я уходила за кулисы, щипала себя за руки, выглядывала в зал и снова щипала… После спектакля я вся была покрыта синяками, а нужно было идти на банкет к мэру города. Представляете?

— И что же случилось?

— Где? На банкете? — не поняла Извольская. — Ничего не случилось, я надела платье с длинными рукавами… Ах, да, — сообразила она. — Во втором акте я неожиданно успокоилась, потому что почувствовала: он в зале. А как-то раз Никита проговорился, что его самолет опоздал на несколько часов, и он пропустил первое действие «Дона Карлоса» в Барселоне.

— И вы ему ничего не сказали? — вырвалось у Алимова.

Извольская с улыбкой покачала головой.

— Мы никогда не говорили… об этом. И о родителях. Никита никогда не рассказывал о своем лице, я никогда не рассказывала о своих опекунах. Но мы оба догадывались, что знаем. — Она обхватила руками обнаженные плечи. — Это было необыкновенное ощущение, — продолжала Извольская, — точно ходишь по самому краю пропасти. Когда мы с Никитой познакомились, он подарил мне букет бордовых роз. Я поблагодарила и сказала, что больше люблю желтые. Он ничего не ответил, ничего не спросил, просто отвернулся. И я поняла: вот он. Нам не нужны были слова. Мы как будто выходили за человеческие пределы.

— Это точно, — сухо подтвердил советник. — В своих отношениях с Мирой и Никитой Сергеевичем вы вышли за все человеческие пределы. Ведь вы их убили?

— Я забрала их с собой, — поправила Извольская.

Услышав эту фразу, Алимов растерялся.

— Не понял… Что вы имеете в виду?