Сны Сципиона - Александр Старшинов

После разгрома Андобала и Мандоний снова запросили мира. И я их простил: у меня не было ни времени, ни охоты устраивать карательную экспедицию в глубь Иберии.

Скажете, а как же неизбежный гнев Рима, где кара, что настигает изменника?

Не волнуйтесь, она их настигнет. Рим умеет выжидать и готовиться к отмщению.

Осенью того же года царевич Масинисса встретился со мной. Мы долго с ним говорили, я обещал ему многое. И даже — поддержать против Сифака, если он сумеет отвоевать себе часть земель. Опасные разговоры: ведь с Сифаком у меня тоже был договор о союзе, кстати, составленный так, что не препятствовал моему союзу с Масиниссой. Однако я был уверен, что, узнай Сифак о наших переговорах, он бы пришел в ярость и не стал бы вникать в тонкости дипломатического языка.

Вскоре Масинисса открыто оставил союз с пунийцами и отправился в Африку в надежде вернуть себе владения отца. Магон, понимая, что ему не удержать Гадес, убрался оттуда морем, перед отплытием ограбив город.

* * *

Гай Лелий, как и обещал, приехал ближе к вечеру. Он постоянно навещает меня в моем уединении, рассказывает новости Рима. А их так много, очень странных и, возможно, значительных. Рим меняется. Какие-то три года тому назад Рим впервые устроил себе забаву, показав травлю африканских зверей в цирках. Зверей в Африке покупали для нас у загонщиков пунийцы и продавали нам за немалые деньги. И мы платили. Теперь эта забава стала повсеместной. Она так приглянулась толпе, что эдилы стали год от года тратить все больше и больше денег на подобные развлечения. Какими нищими кажутся те игры, что я устраивал тридцать лет назад!

Гай прибыл не верхом, как положено крепкому мужу, а в большой медлительной спальной повозке, в какой обычно путешествуют женщины или слабые и немощные. Когда откинулся полог повозки, я с тревогой ожидал увидеть человека изможденного, захваченного, как и я, в плен болезнью. Но вот Гай Лелий ступил на землю, и мне показалось, что мой друг нисколько не изменился, что он так же молод, так же крепок и так же румян, как и много лет назад. А вот я…

Мы с Гаем обнялись.

— А ты, смотрю-ка, сибарит. Путешествуешь в свое удовольствие.

— Зачем изнурять себя лишними трудами? — улыбнулся Гай. — Тем более если некуда спешить.

Мы отправились сначала в бани, потом в триклиний. В этот вечер обедали только вдвоем. Вернее, обедал Гай, я лишь пил настойку, что смешал для меня Диодокл по записям Филона.

— А ты бы не хотел отправиться в Рим? — вдруг спросил Гай.

— В Рим? Зачем?

— Посмотреть на Город.

Так вот зачем понадобилась эта повозка! Она предназначалась для меня. Гай приехал за мной, чтобы я мог проститься с Римом, который я возвеличил и который от меня отвернулся. У меня комок подкатил к горлу.

— У каждого должен быть шанс, — прошептал я.

— Что? — Гай не расслышал.

— У каждого должен быть шанс на прощение. — Я покачал головой. — Нет, я не поеду.

Два дня я ничего не писал: все время я проводил в беседах с Гаем, понимая, что больше мне не доведется поговорить с ним ни о чем — ни о прежних наших делах, ни о планах на будущее.

— Мне будет невозможно без тебя, — вдруг сказал Гай, когда мы, казалось, обо всем уже наговорились и умолкли. — Ты — патриций, великий полководец, победитель Ганнибала. Я же незнатен, незаметен, я всего лишь твоя тень. Ты — мой триарий. А я всего лишь гастат, вставший в первом ряду и готовый погибнуть, но не погибший, потому что в опасный час ты всегда позволяешь встать у тебя за спиной и перевести дух. Если бы я мог отдать тебе половину моей оставшейся жизни!

— К чему? Все самое великое я совершил. Нового Ганнибала нет, да мне его и не разбить. А старый — всего лишь беззубый лев.

— Так ты не знаешь?

— О чем?

— Ганнибал умер. Фламинин настиг его в Вифинии и потребовал у царя Прусия выдачи беглеца. Старик не пожелал попасться живым к нам в руки и принял яд. Его схватили, да что толку — он умер через несколько часов.

Я сидел потрясенный — Фламинин, этот мальчишка из нового поколения бойцов, дерзких и одновременно не знающих прежних времен, как будто выросших на новой почве, скудной и горячей, соленой от крови, каменистой от бесконечных потерь, говорящих иначе, иначе живущих. На первый взгляд он во всем стремился мне подражать, он даже волосы носил до плеч, как я когда-то, но был другим, не понятным мне, мутным, как вода в реке, после того, как ее вброд перешел легион.

Фламинин стал триумвиром по выводу новых поселенцев в колонию вместе с моим племянником Публием[78]. Человек необыкновенно честолюбивый и горячий (Фламинин, не Публий), жаждущий бессмертной славы и этой славой живущий. Он опоздал на Великую войну и теперь рвался биться там, куца указывал перст нового, закаленного в войне с Ганнибалом, Рима, Рима-завоевателя, которому бы подошло более всего прозвище Железный.

Будучи курульным эдилом, он устроил в честь Юпитера роскошные игры, столь роскошные, что его имя было целых десять дней у всех на устах, и вообще всегда и везде искал, чем прославиться, обожал оказывать всяческие услуги, но не по доброте сердца, а потому, что щедрость и великодушие должны были доставить ему славу.

Когда сенат, науськанный Катоном, потребовал от Карфагена выдачи Ганнибала[79], я выступил против, говорил убедительно и ярко. Но все сидели, опустив головы, — никакое красноречие не могло сломить гранитное упрямство Катона. Так что в итоге сенат направил в Карфаген посольство за добычей. Кажется, я уже писал об этом — но мне некогда пересматривать прежние записи. Я тороплюсь. Это мое последнее сражение, и я должен его выиграть у самого страшного противника — у времени.

Несколько лет назад, когда зашел разговор о Ганнибале, Фламинин принялся яростно доказывать, что мы должны разделаться с погубителем стольких римлян, любым способом привезти его в Рим и удушить в Мамертинской тюрьме в отместку за те бедствия, что он обрушил на наши головы. Вот это будет сладкая месть! Я вспомнил в тот момент мой разговор с Магоном в Новом Карфагене и его слова: «Вы, римляне, своей жадностью сами накликали на свои головы Ганнибала. Не отними вы у нас Сардинию, сенат карфагенский отдал бы вам Ганнибала в оковах». Не знаю, врал ли пленный Магон, хитрил ли, как все пунийцы, но правда, несомненно, в его словах звучала. И сказал я Фламинину только одно: «Я против».

Однако, как видно, молодой полководец не оставил своего замысла и решил разделаться с Ганнибалом лично.

Как странно — мой заклятый враг умер, а я, кажется, сожалею о его судьбе. Мы с ним говорили лишь однажды — перед битвой при Заме, во время самой битвы я видел его издалека. Но знакомы годами, как самые давние, самые неразлучные друзья следили друг за другом, и каждая весть друг о друге была для нас важна и интересна.