Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов

class="p">–Мой брат говорит всё не так. Любит путать своими лабиринтами. В его ловушки легко угодить. Я не могу сказать, что он во всём не прав, но его истина искажена плохими намерениями, среди советов света не нашла.

–Как это не так говорит? – настоял на чужой правде Арлстау. – Разве грехи не забирают свет и добро из души, не вырывают из неё громадные куски? Тем более, об этом говорит твой брат!

–Твоя душа цела.

–Почему так решил? – спросил художник и услышал стук собственного сердца. – Я ведь её не вижу.

Решил, что мальчик видит, как выглядит его душа, но оправдывать ожиданий тот не собирался.

–Лишь будучи окутанным любовью, можно потерять и половину души, и всю душу, но ты её не потерял! Ничем ты не жертвовал, когда был любим и, когда был любимым…

Арлстау был возмущён, Арлстау был не согласен. Хотел остановить его слова, но тот жестом дал понять, что знает наизусть все возможные оправдания.

–Люди теряют половину души из-за справедливых насмешек судьбы – когда тебя не любят, а ты жертвуешь. Ты наивен, ты думаешь, что твоя душа это нечто особенное… В душах людей всё просто: либо углы сточены, либо нет. Тебе дано видеть форму души человека, а, что внутри неё, тебе всегда было плевать! Поверишь ли ты, если я скажу тебе, что форма твоей души проще, чем у любого человека?

–Нет.

В голову пришёл Данучи, и до Арлстау дошло, почему тот решил забыть жену и детей. Он её разлюбил и всего-то. «И даже по таким причинам уходят на войну. Не мне судить его, ведь я поступил не лучше!».

–Ты смотришь жизнь моего любимого художника, – промолвил мальчик, прочитав мысли.

Арлстау вскочил с трона, сердце колотилось. Прохожие смотрели, как на сумасшедшего, ведь мальчика не видели они.

–Расскажи про него.

–Нет.

–Это прошлое? Его жизнь уже давно закончилась? – не унимался художник, став похожим на безумца.

–Откуда ты это можешь знать? Может, вы живёте бесконечно, а, может, времени совсем не существует, и для себя лишь его выдумали вы – чтоб не сидеть на месте.

–Почему он?

–Потому что он лучше вас всех!

Ответ был резкий, художнику не по душе. Одна фраза, и странный малыш ему разонравился окончательно. «Всё-таки, ложь во многом лучше правды!» – пришло в мысли художника, но, как пришло, так и ушло.

–Тем, что в конце своей истории согласится отдать тебе свой дар?

«Чем же он лучше?», – возмущался в мыслях Арлстау. – «Тем, что может всё и может всё себе позволить в силу беспамятства? Тем, что ради войны решил забыть свою семью? Я-то, хотя бы стёр память всем, кто меня знал, чтобы уберечь мир от войны, чтобы никто мне не дал повода её начать, а он…». Про него и сказать то нечего, все слова лезут неприятные. Затем подумал о себе и о том, что сам натворил, стоило лишь выйти из дома и твёрдо решил, теперь уже навсегда: «Ничем я не лучше его!». Ох уж эта борьба – заставляет мысли метаться по всем углам, что существуют в разуме!

–Конец его истории может быть разным, зависит он не только от Данучи, – заинтриговал словами мальчик, от которых захотелось жить не своей жизнью, а жизнью другого художника.

–Он не умеет рисовать губами! – уверенно поставил диагноз Арлстау. – Уже привык рисовать руками, не тратя на это лишних секунд времени. Думаю, ему стоит отказаться от дара! Даже не знаю, что он будет делать в третьем фрагменте, да и во всех последующих…

–А тебе?

–Ты ведь сказал, что мне никто и ничего не должен.

–Да, никто и ничего.

В мыслях художник оценивал всё то, что рисовал и то, что нарисует. Жаль, что мысли не сказали, что ничего не удастся сотворить из задуманного. Желания умеют быстро меняться, когда в твоих руках всё.

Все его идеи против законов мироздания. Было бы проще – отдать дар, и ничем не мучить себя, жить себе спокойно, веря в конец света, как и все, и ждать своего персонального конца.

Чувствовал, что это не конец: «Моя душа ещё на перекрёстке!», и в этом прав, конечно же, но есть так много «но» среди красивых фраз. И первое, и основное «но»: «Не слишком ли рано душа моя оказалась на перекрёстке, раз ещё недели не прошло, как вышел в путь?!».

Не ожидаются им новые встречи – ни с людьми, ни с счастьем, ни с опасностями. Живёт, как не по своей воле, а по воле судьбы. Судьбу уважал, но не желал, чтоб принимала в его жизни участие.

По своей воли нарисовал лишь душу храма, хотя кому-то покажется наоборот, что она создана по воле сестры, а остальные души по воле художника. Нет, это не так. Лишь душа храма нарисована по воле художника, остальные по воле его дара.

–И я тебе не должен отдавать свой дар! – ответил, наконец, художник незнакомым ему, неприятным голосом.

Мальчишка, немедля, исчез, а Арлстау доволен, что последнее слово осталось за ним. Хотя, если не лгать себе, оно осталось за тем, кто покинул их диалог первым…

Кем бы они ни были, Арлстау убедился в одном – они очень похожи друг на друга, и оба – преданные сторонники крайностей. Только человек способен выбрать золотую середину, а эти двое были далеки от всех эпицентров философии. «Даже, если они были людьми, что маловероятно, то в очень далёкие от нас времена, потому они всё знают о людях, но понять нас не смогут. Тем более, нашу любовь, наши жертвы. Кто достоин любви? Только добрый? Или те, кто меняют сердца? Кто у Бога был силой отобран или тот, кто у тьмы за Творца?!» …

Оглядевшись по сторонам, нигде не обнаружил Иллиана и решил прогуляться по набережной, дать вольность ногам, почувствовать «небо под ногами» на ощупь, отвлечься хоть на минуту от жизни Данучи.

Лёгкий ветерок остужал затылок и сдувал ненужные мысли о возможной шизофрении. Почему полотно, показывающее судьбу другого мира, имеет право быть, а те двое нет?! Как себя не обмани и пальцем по виску не покрути, они были реальны. Пусть, это не их тела, но то, что внутри сосудов – настоящее, несущее что-то необъятное…

Чтобы прогнать мысли и об этих персонажах, Арлстау засмотрелся в звёзды, что сияли под ногами. Пытался найти в них ответ и шёл вперёд, не даря взглядов прохожим. С ответом так и не столкнулся, но столкнулся с более материальным