Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов

не от красоты города, а от прелестей здешних женщин – они во истину прелестны.

–Знакомься, – с улыбкой ответил художник, на миг задумавшись о том, почему так далеки друг от друга слова «прелесть» и «лесть». – Найдёшь меня потом, далеко не уйду. Пока попробую найти ответ, для чего храм направил нас именно в это место.

Последними словами заставил собеседника поменяться в лице, но лишь на мгновение, а затем Иллиан улыбнулся и ответил.

–Знаешь, у меня не выходит из головы твоя история про смерть и мужчину, не знавшего свой смысл жизни, и я подумал: Может, не вокруг меня вертится мир, а вокруг тебя, и в этом городе именно ты найдёшь что-то важное, а не я…

«Возможно…», – ответил мысленно художник.

Уговаривать пойти с ним Иллиан не стал, да и бессмысленно это. Арлстау из тех людей, кто после уговоров, лишь больше полюбит свою позицию и оставит её навеки неприкосновенной.

Когда Иллиан скрылся за спинами людей, художник присел на лавочку, в виде широкого трона и погряз в воспоминания.

Ему вспомнилась Леро, и грусть, почуяв для себя приоткрытые двери, не заставила долго ждать. Последние два дня он всё чаще вспоминает эту сбежавшую, белокурую девчонку – то винит её за это, то оправдывает, иногда мечтает о том, что было бы, если она не сбежала, но теперь уже это точно, всего лишь, иллюзорные мечтания, а от таких и самому лучше бежать. «Наверное, и я для неё – лишь иллюзорное мечтание, потому и доверила свою судьбу ногам…».

Художник, как никто другой, знает о том, насколько опасны мечтания, не имеющие шанса стать реальностью, ведь именно они заводили его в тупики и отбрасывали дорогу к реальным мечтаниям на долгие годы назад.

У каждого человека есть мешок мечтаний и пара возможностей, которые способны исполнить из этого мешка лишь малую часть. Но, к сожалению, приятнее мечтать о невозможном и всё глубже увязать в болоте под названием иллюзия.

–У тебя затаилась обида на неё, – промолвил голос справа, и художник вздрогнул от неожиданности – видать, не из храбрецов.

Вновь этот синеглазый мальчик, напугавший его в палатке, и вновь его голос не соответствует юности. «Значит, ты вовсе не сон…».

–Что тебе нужно? – выстрелил словом художник, заранее разозлившись на пришедшего.

–Ты бежишь не от неё, а от самого себя, – продолжил мальчик о своём спокойным тоном, – ты бежишь от фразы «Нарисуй мою душу», а Леро ничего тебе не должна, и никто тебе ничего не должен. Она не должна тебя любить только, потому что ты талантлив или потому что ты нарисовал её душу. Ничего не нужно ждать от людей. Верно ведь?

–Нет, – солгал художник, а глаза потемнели от нежеланной правды, и побледнело загорелое лицо.

–Уже решил, ради чего рисуешь души? – спросил высокомерно мальчик.

–Хочешь знать, готов ли я отдать тебе свой дар?

–Не мне.

–А кому же тогда?

–Никому. Просто, откажись от него!

–Зачем? – вспыхнул Арлстау, повысив тон, не понимая этой жертвы, не зная, как без дара будет жить.

–Затем, что такой силой не должен владеть человек. Не зря же все мы одинаковые! – солгал мальчик, но затем добавил правды. – Твой дар высок, падение с таких высот пугает! Губит не только упавшего, но и поймавших и столкнувших вниз. Лучше поддайся любви и лети…

–Не слушай его! – прохрипел другой, знакомый голос слева от художника, оборвав последние слова мальчика.

Художник вспомнил этот голос – он говорил с ним той ночью, после которой отправился в путь, он предрекал ему бумажную славу и умолял, чтоб дар свой не предал.

Сейчас же, рядом с ним сидела девушка лет двадцати, похожая на сумасшедшего, трудного подростка, у которого лишь один путь – стать никем. Короткое, чёрно-белое платье, тёмные волосы, две косички, не хватало только жвачки. Глаза её черны и глубоки, не соответствует образу. Чаще злые они и не красивые. Черты лица, пусть и красивы, но пропитаны жестокостью. Очаровательным её лицо покажется лишь тому, кто не умеет замечать и глядит на кожу, а не на лицо. Лицо её – лёд, и это её сущность, а душа…а души её не видно, как и у мальчика с золотыми волосами. Будто брат и сестра присели рядом с ним.

«Кто же эти двое?», – недоумевал художник. Галлюцинациями полноценно не удивить, раз способен владеть таким даром, но образы девочки и мальчика совершенно не соответствуют голосам. «Видимо, они желают лишь запутать, а, значит, верить им нельзя!».

–Конец руки не в пальцах! – захрипела девочка. – Ты молодой и пока не научился стареть, чтобы жить так, как говорит этот малец!

В ответ оба молчали, и та воскликнула:

–Ты убивал любовь!

–Возможно, – ответил художник, задумавшись об этом.

–Поэтому иссяк…

–Зачерствел, – пожал плечами художник, стараясь оставаться равнодушным, но старания его лишь забавляли эту девочку.

–Ты убивал любовь, – повторила она так, словно спела, затем улыбнулась и продолжила. – И потерял руки…

–Не правда! – вмешался мальчик.

–Ещё какая правда! Любить раз вздумал не взаимно, то будь всегда готов терять…

–Бог наказал, – вырвалось с уст художника, а сам ощутил страх от того, что никогда не увидит целой свою душу.

–В этом вся суть Бога. За добро – ничего, подыши нищетой; за грехи – пронеси наказание!

–Это не так, – вновь вмешался мальчик. – Твоя философия гуляет по краю, склонна к падениям, во всём ты видишь лишь тупик.

–А ты не видишь ничего! – парировала она!

–Не только наказывает ведь, – вмешался в их спор Арлстау, – безгрешных ведь поощряет.

–А кто здесь безгрешный? – прорычала ему девушка, и оба в ответ вновь промолчали. – Правильно, никто! Человек был создан дикарём, пожирающим сад. Он должен был есть то, что падает с деревьев и не имел права на большее.

–Ты тьма? – смело спросил художник.

–Нет, – ответила она и расхохоталась. – Я смеюсь и над тьмой, и над светом! Они смешны мне оба! Те, кто ищет помощь в темноте, живёт красиво, но несчастно и недолго, а после смерти будет верностью платить. Я против тьмы и света, как и ты. Верь лишь в себя, художник, и сам твори свою судьбу…

Девочка исчезла, испарилась нелепо. Поняла, что уже добилась своего, и художник сам протянул продрогшие пальцы к её рукам, чтобы пожать, чтобы не выбрать ни свет, ни тьму, а самого себя!

Они остались вдвоём.

–Не слушай моего брата, – обиженно промолвил мальчик.

–Брата? – удивился художник. – Кто вы такие?

–Я твой друг, он твой враг.

–Так молвят не только друзья.