Башня. Новый Ковчег - Евгения Букреева

хоть по росту и не уступал Павлу Григорьевичу, вдруг почувствовал себя маленьким и уязвимым. И дело было даже не в том, что Савельев был крупным, массивным, словно выточенным из тяжёлого грубого камня, а он, Сашка — тонким и худощавым, нет. Дело было в той внутренней силе, которая у Савельева была, и которой не было у него, Сашки, и в опасности, которая крылась за простыми и сказанными ровным тоном словами.

— Я… отдаю. Отдаю отчёт. Мы с Никой…

— Понятно, что вы с Никой, — в голосе Павла Григорьевича зазвучала неприкрытая насмешка. — Теперь смотри сам, парень. За Нику головой отвечаешь. Понятно?

И, не дожидаясь его ответа, повернулся к Сашке спиной и зашагал прочь. Савельеву не нужно было Сашкино подтверждение, его сдавленное и испуганное «понятно», он и так знал — нет у Сашки для него другого ответа. Нет и быть не может.

* * *

Сашка стоял посередине кабинета начальника (сесть ему Кравец не предложил), как нашкодивший школьник, и примерно так себя и чувствовал, если не хуже. Кравец ходил из угла в угол, ходил не нервно — он ничего и никогда не делал нервно — а спокойно, легко, чуть пружиня мягкий кошачий шаг. На Сашку он не смотрел.

Отчёт по Савельеву Сашка всё же успел написать до конца рабочего дня и не только написать, но и отправить Антону Сергеевичу. И почти сразу же получил от того короткий ответ: «Задержись». Одно единственное слово, от которого исходила не скрытая, а совершенно явная угроза, заставило Сашку вздрогнуть, и все сегодняшние мелкие косяки и недочёты — опоздание, ошибки в отчёте — показались сущей безделицей.

Кравец наконец-то остановился, взял со стола карандаш, один из тех, что всегда лежали на его столе. Сашкин начальник любил пользоваться карандашами, на планерках предпочитал не электронные презентации, а живое, наглядное, как он говорил, слово, быстро и размашисто рисуя на белой доске графики и отмечая важные задачи. Он покрутил карандаш в руках и вдруг неожиданно с хрустом разломал его. И этот внезапный резкий жест, эта тихая ярость была страшнее всяких слов.

— Антон Сергеевич, простите… Я знаю, что виноват…

Сашка замолчал. Рассказывать Кравцу про утренний аврал, Самохина и отчёты не имело смысла, всё это мало интересовало его начальника. Но что-то говорить было надо, потому что Кравец ждал. Ждал, пристально смотря на него.

— Простите, — Сашка ещё ниже опустил голову.

— Бог простит. А я… я — не бог, потому простить не могу, уж извини. И будь моя воля, ты б, Поляков, сейчас, кувыркаясь, вниз летел.

Антон Сергеевич обошёл его кругом, встал напротив Сашки и, приблизив к нему лицо, жёстко сказал:

— Ещё раз и максимально подробно, что тебе Ника сказала утром. Слово в слово.

Сашка принялся ещё раз пересказывать утренний разговор с Никой, не понимая, зачем именно это так нужно Кравцу. Тот внимательно и не перебивая слушал.

— То есть, почему она приняла такое решение, ты не знаешь. А она сказала, как долго собирается там пробыть?

— Не сказала. Но с ней рюкзак был. Да она вообще ничего толком не объяснила. Сказала только, чтобы я отцу её ничего не говорил. Вернее, чтобы сказал, что она у меня. И когда Павел Григорьевич пришёл… Антон Сергеевич, — Сашка с мольбой посмотрел на Кравца. — Антон Сергеевич, а если он придёт ко мне, а Ники нет… А если Вера Ледовская… она же Никина подружка самая близкая… А Вера обязательно придёт, вы Веру не знаете…

Кравец сделал знак Сашке замолчать, и тот сразу осёкся.

— Погоди, не суетись. Сядь, — он кивнул на стоявший рядом стул. Сашка послушно сел. — У вас уже было что?

— Я… вы про что?

— Мать твою, — Кравец негромко выругался. — Спал ты с ней или нет?

Сашка вспыхнул.

— Антон Сергеевич, разве… разве это имеет значение? Это обязательно?

— Шура, — Кравец наклонился к нему и мягким тоном, за которым слышались лёгкие угрожающие нотки, произнёс. — Это обязательно. Обязательно, Шура. Так, да?

— Да.

— И давно? — и видя, что Сашка опять его не понимает, рявкнул. — Спишь с ней давно?

— Н-н-нет… вчера первый раз…

Кравец отошёл от него, присел на краешек стола, и посмотрел на Сашку долгим взглядом. Лицо у Кравца было равнодушное и ничего не выражающее, но Сашка уже знал, что, когда его начальник вот так смотрит, долго и пристально, его мозг лихорадочно решает задачи с тысячей и одной неизвестной. И почти всегда находит верный ответ.

— У обоих что ли первый раз? — наконец чуть насмешливо сказал он. — Или только у Ники?

Сашка почувствовал, как густая краска стыда заливает его лицо.

— Да, у обоих — прошептал он.

* * *

«И что она в нём нашла?» — думал Антон, время от времени бросая косые взгляды на Сашку. Он сел за стол, включил компьютер и снова, в который уже раз за вечер задумчиво просматривал отчёт Полякова, длинный, путанный и, в сущности, совершенно бесполезный. Никаких зацепок он не давал и главное — не отвечал на самый тревожный вопрос: с какой вдруг стати дочка Савельева отправилась вниз. А понять это было нужно.

«Вот дура девка», — с какой-то тоской опять подумал он и посмотрел на Сашку на этот раз более внимательно. Тот заёрзал под его взглядом, но голос подать не решился. Такие как он ни на что решиться не могут — поссать без спросу и то не сходят. Труслив, мать родную продаст, и вот — поди ж ты — а с Савельевской девчонкой переспал. Ну, смазлив, конечно, девочкам такие нравятся. Антон беззастенчиво рассматривал Сашку, словно в первый раз. Высокий мальчик, сложен хорошо, светлые, аккуратно постриженные волосы, серые чуть навыкате глаза, правильные черты лица, даже чересчур правильные, и разве что рот немного портил картинку — безвольный, крупный, с опущенными уголками губ, розовых, пухлых, которые органично смотрелись бы на девичьем лице, но на мужском выглядели пошло и несколько инфантильно. Кравец скривился от отвращения.

Идея привлечь к работе этого слизняка принадлежала Литвинову, и, надо сказать, кое-какие плоды это принесло — мальчик был на редкость гибок и услужлив. И хотя таких гибких и услужливых через его руки прошло немало, почему-то именно этот вызывал непреходящее чувство брезгливости, хотя он, Кравец, был не брезглив. Жизнь его самого немало потрепала, прежде чем он добился своего сегодняшнего положения, и Антон и сам, бывало, гнулся и доносами не гнушался — им, парням из низов, особо выбирать не приходится — но Поляков… было что-то такое в