Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер

Война считалась справедливой, если начиналась в результате вторжения противника в римские владения, в отместку за опустошительные набеги с территории сопредельного государства или в ответ на нарушение союзнического договора. По традиции объявлению войны предшествовал ритуал rerum repetitio (истребования репараций). Жрец-посланник оглашал список римских претензий и требований сперва на границе, затем переступив границу, затем первому встречному на вражеской территории, еще раз первому встречному в стенах вражьего города и, наконец, на форуме, где также вручал этот перечень в письменном виде местным властям. Если требования не удовлетворялись, жрец объявлял войну, но данное решение подлежало ратификации сенатом. Если сенаторы поддерживали решение об объявлении войны, жрец возвращался к границе и метал на вражескую территорию обагренное кровью копье, после чего стороны могли приступать к боевым действиям. Весь этот протокол был весьма обременительным, а после того, как Рим стал воевать с заморскими врагами, придерживаться его стало практически невозможно. Тогда в самом Риме установили колонну, символизирующую врага, чтобы метать окровавленное копье в нее в знак объявления войны, и неукоснительно соблюдали этот обряд как минимум вплоть до конца II века.

Римляне также верили, что право на ведение войн дано им свыше, и потому считали их праведными. Здесь было нечто большее, нежели просто вера в то, что боги на их стороне. Всякий раз перед выступлением в поход римляне предпринимали активные шаги к тому, чтобы заручиться помощью небесных владык в битве за правое дело. Перед началом очередной военной кампании по распоряжению сената устраивались игры, в ходе которых приносились щедрые пожертвования богам и клятвы положить на их алтари еще больше добычи и денег, если те даруют римлянам победу. Этот торжественный обет от имени римлян произносил лично Pontifex Maximus, верховный жрец, он же император.

Мало того, в любой поход римские войска отправлялись в сопровождении штатных жрецов, в обязанности которых входило, в частности, заклинаниями выманивать чужеземных богов из осаждаемых городов и убеждать их переходить на сторону римлян в обмен на посулы возведения им в Риме храмов и статуй и оказание всяческого почтения. Сохранился в позднейшем пересказе даже и текст подобного заклинания, обращенного к богам Карфагена, перед тем как он был должным образом разрушен, — вкупе с обрядом его произнесения. «Если [есть] бог, если есть богиня, под защитой у которых находится народ и Карфагенское государство, — говорил жрец, —

[то] больше всего вас, тех, кто принял [на себя] защиту этого города и народа, я и прошу, и умоляю, и добиваюсь от вас милости, чтобы вы покинули народ и Карфагенское государство, оставили жилища, священные храмы и город, и ушли из них, и внушили этому народу, государству страх, ужас, беспамятство, и, выйдя оттуда, пришли ко мне и к моим в Рим . В случае если вы так поступите, я обещаю, что для вас будут устроены храмы и игры». При этих самых словах нужно совершить жертвоприношение и представить свидетельство внутренностей в отношении будущего (Макробий, Сатурналии, III.9.7–9)[76].

В общем, можно считать представление римлян о справедливости основанным на их вере не только в согласие с собственными богами и их покровительство, но и в свою исключительную привлекательность для богов покоренных народов. Римлянам неведомы были сомнения относительно того, за правое ли дело они воюют и оправдывает ли конечная цель чинимые войной жертвы и разрушения. Отсюда видно, что им прежде всего нужна была полнейшая уверенность в том, что их действия продиктованы волей высших сил, а не чисто корыстными интересами. Сколь бы скептически мы сегодня ни относились к столь пафосным заявлениям, похоже, однако, что римляне действительно вершили свои ратные подвиги именно тогда, когда были уверены в совпадении собственных и божественных интересов.

При этом римляне отдавали себе отчет в том, что противоположная сторона конфликта этого мнения не разделяет. В знаменитой призывной речи каледонского вождя Калгака, обращенной к защитникам независимости (дело было на территории современной Шотландии), он гневно проклинает римлян за беды и страдания, которые они обрушивают на головы других народов: «Расхитителям всего мира, им уже мало земли: опустошив ее, они теперь рыщут по морю… отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и создав пустыню, они говорят, что принесли мир».

Знаменательно, что текст этой дерзкой инвективы счел нужным зафиксировать именно римский историк — Тацит (Жизнеописание Юлия Агриколы, 29–32)[77]. Иными словами, римляне понимали, что могли восприниматься негативно, даже если Тацит и выступал с позиций соотечественников, говоря о важности цивилизованного правопорядка и недопущения агрессивного варварства на завоеванных территориях. Впрочем, нельзя утверждать, что римляне использовали тактику «выжженной земли». В литературе часто подчеркивается, что войну следует вести с помощью этичных средств, а римские воины ведут себя в границах допустимого.

Цицерон оставил многостраничное рассуждение на тему природы справедливой войны и морального долга воинов избегать неоправданной жестокости и в схватках с противниками придерживаться ius gentium — общечеловеческих представлений о справедливости, разделяемых всеми народами (Об обязанностях, I.33–41). По его словам, несправедливость на войне часто оказывается результатом военной хитрости и склонности к оправданию беззаконий «извращением права» или «его не в меру тонким, но злостным толкованием». Отсюда и поговорка: «Высший закон — высшее противозаконие». Цицерон приводит примеры подобных уловок. В частности, спартанский царь Клеомен, заключив тридцатидневное перемирие с противником, приказал своим воинам совершать опустошительные набеги на неприятельские земли по ночам, поскольку в договоре речь шла о тридцати «днях», а про «ночи» ничего сказано не было. То же самое случается и в делах государственных. Консул Квинт Фабий Лабеон, которому поручили урегулировать территориальный спор между Нолой и Неаполем, убедил обе стороны пойти на уступки и обозначить свои границы так, как того хочет соперник, а высвободившуюся между их землями полосу земли «признал владениями римского народа. Это значит обмануть, а не рассудить, — заключает Цицерон. — Поэтому во всяком деле надо избегать подобной изобретательности».

Даже в ходе войны, настаивает он, продолжают действовать некоторые безусловно подлежащие исполнению обязанности в отношении противника. Во-первых, утверждает Цицерон, прежде всего нужно постараться договориться мирно. Силой могут решать разногласия и животные, а потому это средство должно приберегаться напоследок. Единственная цель, из-за которой можно начинать войну, — «жить в мире; но после победы надо сохранять жизнь тем, кто во время войны не был ни жесток, ни свиреп». Также Цицерон призывает к соблюдению этических стандартов даже в выборе средств воздействия на противника. В качестве достойного примера он приводит случай времен войны с Эпиром (III век до н. э.), когда дезертир противоположной стороны обещал сенату отравить царя Пирра, а сенаторы в ответ на это постановили выдать изменника его господину. Тем самым они продемонстрировали решительное осуждение предательского убийства, даже когда шла речь о могущественном противнике.