Бесславие: Преступный Древний Рим - Джерри Тонер

Вопреки поговорке «первая жертва войны — правда»[84], в Риме, похоже, имел место прямо противоположный эффект. Именно в мирное время пышным цветом расцветали сказочные выдумки о минувших войнах. Лучшим примером служит, вероятно, рассказ Тацита о разграблении города Кремоны на севере Италии войском сторонников Веспасиана в ходе гражданской войны 68–69 годов. После того как Кремона, якобы поддерживавшая свергаемого Вителлия, была взята, сорок тысяч вооруженных солдат ворвались в город. Ни социальный статус, ни возраст не защищали ни от насилия, ни от смерти. Над стариками издевались. Солдаты дрались и убивали друг друга из-за красивых девушек и юношей, выносили деньги из храмов, пытали богатых горожан, чтобы узнать, где они прячут сокровища. Затем город предали огню (История, III.33–34). Из отчета Тацита явствует, что разрушители города вели себя ничуть не лучше варваров. Историк рисует инфернальную картину похоти, алчности и жестокости, затмевающих последние проблески рассудка, повествует об осквернении святынь и преступлениях, возведенных в ранг нового закона. Мораль Тацита ясна: вот к чему привело введение императорского титула. Когда вся полнота власти оказывается в руках у одного человека, принципы доброго правления вылетают в трубу, а из всех щелей начинают лезть гнуснейшие мерзости.

Даже не имея личного опыта подобных страданий, римляне более всего страшились оказаться в осажденном городе: назидательная история падения Трои была в деталях известна всем и каждому. Это было чем-то наподобие прокручивающегося в подсознании фильма-катастрофы, который разворачивается по наихудшему из сценариев. Люди здесь лишаются всего, что имеют, — дома, семьи, статуса, безопасности. Популярность образа павшей Трои, конечно же, означала, что писатели потрудились на славу и сумели живо и эмоционально передать все ужасы разорения города лютым врагом. Историк Саллюстий приводит речь Юлия Цезаря, в которой тот упрекает сенаторов в злоупотреблении избитыми штампами в рассказах об ужасах войны, выпадающих «на долю побежденных: как похищают девушек и мальчиков, как вырывают детей из объятий родителей, как замужние женщины страдают от произвола победителей, как грабят храмы и частные дома, устраивают резню, поджоги, — словом, всюду оружие, трупы, кровь и слезы» (О заговоре Катилины, 51.9)[85]. В самом деле, скука смертная. С тех пор ораторы и писатели изо всех сил старались расцветить свои сюжеты всяческими подробностями — от скабрезных до леденящих кровь. В I веке ритор Квинтилиан доходчиво объяснил, за счет чего лучше всего достигается желаемый эффект. Нельзя просто взять и написать «о взятом неприятелями городе», ведь «краткое известие нас меньше трогает». Мы обязаны включить в свою историю описание пожара, пожирающего дома и храмы, общей паники и бегства, людей, в последний раз обнимающих своих близких. Вокруг крики женщин и детей, бешенство мучителей и расхитителей, картины пленения (Квинтилиан, Риторические наставления, VIII.III.67–70)[86]. Квинтилиан считает, что не зазорно описывать вымышленные картины: так оно всё обычно и бывает, когда происходит взятие города. Фейковые новости широко использовались уже в древности.

Подобное упоенное копание в гнусных деталях в какой-то мере являлось кривым зеркалом милитаризма, жившего в сердце римского общества. В конце концов, кто как не римляне упивались смертельными схватками гладиаторов и казнями преступников путем растерзания дикими зверями? Этим же приемом можно было задеть римлян за живое, что, собственно, и предлагает Квинтилиан. Римляне ничуть не меньше других народов умели искренне сострадать жертвам военных невзгод. Правда, чтобы заставить их испытывать человеческую жалость к поверженным, должно было произойти что-то из ряда вон. У Тацита в завершении отчета о разгроме Кремоны находим свидетельство тому, что «вся Италия единодушно и с отвращением отказывалась покупать рабов, захваченных таким образом», после чего Веспасиан запретил держать жителей Кремоны в неволе и даже пообещал выделить им средства на восстановление города.

Мы спросим: если на долю подавляющего большинства римлян не выпадало страданий и ужасов, подобных тем, которые довелось пережить жителям Кремоны, зачем вообще поднимать вопрос о том, что происходит при падении городов? Одно из объяснений таково: в подобных ситуациях человек оказывается под чудовищным давлением, когда может проявить истинный характер и моральную стойкость. Другое: демилитаризация общества поставила бы Рим под удар. В случае с разорением Кремоны Тацит прямо указывает, что город был предан на разграбление и поругание фактически не римской, а многонациональной армии, состоящей из граждан, союзников и иностранцев: здесь у каждого были своя вера и свои желания. Соответственно, у солдат отсутствовало общее понимание закона и его пределов. Римская сущность растворилась в море чужеземных нравов, а потому и не удивительно, что на италийский город обрушился шквал бесчинств. Такова была цена гражданской войны, разразившейся в «год четырех императоров», последовавший за убийством Нерона, и претенденты на освободившееся место, по крайней мере согласно Тациту, продвигались к нему самыми аморальными и бесчестными путями, демонстрируя глубокую порочность самой идеи единоличного правления.

Участь Кремоны еще раз напоминает нам, что не все войны велись Римом против внешних врагов, поскольку у римлян хватало и внутренних противников — тех, кого римское государство в разные годы классифицировало как «изменников» или «врагов народа» и считало заслуживающими самых свирепых кар. Судя по их действиям, многие подданные Римской империи не признавали ее писаных законов или, как минимум, предпочитали молча их игнорировать, продолжая жить по-старому и после заключения их земель в границы империи.

Крайней формой такого поведения становились открытые восстания и мятежи. Выше мы обсудили речь Калгака с указанием побудительных мотивов борцов за народное освобождение из-под римского ига. Во время галльских восстаний многие пассионарии побуждали местные племена к восстанию против римлян пламенными речами о росте налогов, произволе ростовщиков, жестокости и высокомерии римских правителей (Тацит, Анналы, III.40). Обычно мятежи вспыхивали в недавно завоеванных провинциях, где еще помнили о вольготной жизни до обременения тяжким римским ярмом. И когда вспыхивало вооруженное восстание, пощады от мятежников римлянам ждать не приходилось. После завоевания Британии восставшие бритты, возглавленные Боудиккой, вдовой (павшего от рук римлян) вождя племени иценов, поголовно вырезали гарнизоны римлян вместе с семьями в Камулодуне (современный Колчестер), Лондинии (Лондон) и Веруламии (Сент-Олбанс). Но подобные восстания в имперский период были большой редкостью, особенно в провинциях, где под властью Рима успело смениться не одно поколение. Поэтому основным поставщиком внутренних врагов режима являлись… собственные римские легионы.