Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

вести свою игру. Логика в данном случае была на стороне представителей «революционной демократии». Не без основания Гиппиус записала 2-го: «Что же это будет за Учр. собрание при учреждении монархии и регентства? Не понимаю». Не понимали этого и в Москве, где Комитет общ. организаций обсуждал этот вопрос 3 марта в связи с полученным еще не официально сообщением об отречении Императора. На заседание, сообщали «Рус. Вед.», явились «представители рабочих депутатов и указали на необходимость решить теперь же вопрос о регентстве и династии, пока не скажут, что дело уже сделано, и признают регентом одного из представителей Дома Романовых». Представители Совета заявили, что Совет признает только одно Учред. собрание; монархии допустить не может и будет поддерживать свое мнение «до конца». Он высказывается за демократическую республику. В последующих прениях (по газетному отчету) выступают исключительно лишь представители «цензовой общественности». Если к. д. Тесленко стоит на формальной позиции и считает обсуждение вопроса преждевременным, ибо неизвестно: существует ли император (раз императора нет, то не должно быть и регента), то к. д. Кишкин сомневается, чтобы монархия («это сила – не наша») являлась тем элементом, который помог дойти до Учред. собрания: царь нужен, «если мы не сумеем организовать Учр. собр.», до созыва У. с. «нам не нужно ни монарха, ни регента»140. Представителю торгово-промышленных служащих Начевкину (к. д.) вопрос представляется совершенно ясным: временное правительство ручается за созыв Учр. собрания; раз будет У. с., то для чего нужна монархия? Раз будет монарх, то для чего нужно Учред. собрание?.. Собрание «единогласно», при одном воздержавшемся (к. д. Пржевальском) постановило довести до сведения Временного правительства, что «учреждение какой бы то ни было монархической власти до созыва У. с. недопустимо; вся полнота власти должна принадлежать временному правительству, которое созывает У. с. для создания такого политического строя, какой обеспечил бы все права свобод». Сами «Рус. Вед.» по поводу этих прений писали: «Было бы самым ужасным несчастьем для России, если бы разногласия по этому вопросу141 замедлили и осложнили процесс образования признанной всеми исполнительной власти, ибо немедленное завершение этого процесса есть вопрос жизни и смерти для свободной России. Без этого свобода обречена на гибель». Московский орган либеральной демократии делал довольно своеобразное заключение: «При настоящих условиях инициатива в решении вопроса о форме верховной власти естественно (?!) принадлежит Временному правительству».

Сознание необходимости немедленного образования «исполнительной» власти в значительной степени продиктовало оригинальную форму умолчания, на которой после бесполезных дискуссий остановились в Петербурге представители двух секторов общественности. В действительности это была страусова политика, ибо «монопольный лидер» буржуазно-демократического лагеря предрешал вопрос не только на митинговых собраниях. В тот же день он, в качестве министра ин. д., заявил представителям иностранной печати: «Новое правительство считает необходимым, чтобы отречение Государя от престола состоялось официально и чтобы регентство было возложено временно на вел. кн. Мих. Ал. Таково наше решение, и изменить его мы не считаем возможным». Трудно сказать, как разрешился бы неизбежный конфликт, если бы жизнь не разрешила его наперекор теоретическим калькуляциям политиков…

Вечером 2-го избранная формула умолчания казалась еще удовлетворительной – тем, кто сошлись в помещении Врем. Комитета для формального завершения дела соглашения буржуазии и «демократии». С решением «третьего пункта», рассказывает Суханов, окончилось уже всякое обсуждение «высокой политики» и оставалось только окончательно проредактировать первую «конституцию Великой Российской Революции, к которой согласно постановлению Совета было добавлено, что «Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления по осуществлению вышеуказанных реформ и мероприятий»142. Возник вопрос, от имени кого опубликовать правительственную декларацию. «От Врем. Комитета Гос. Думы», – предложил Милюков. «При чем тут Гос. Дума и ее комитет?» – возразил Суханов. «Чтобы сохранить преемственность власти», – ответил Милюков, не очень, однако, настаивая на упоминании Гос. Думы. Решено было написать: «От Временного правительства». Пошли собирать подписи министров. Годнев отказался подписать143. «Зато подвернулся» Родзянко, который «сам счел необходимым благословить революционное правительство своею подписью». Мемуарист не только забыл (или игнорировал) постановление Совета, что правительственный манифест должен появиться одновременно за подписью председателя Врем. Ком. Гос. Думы и установленного Врем. правительства, но и не потрудился вчитаться даже при написании своих «записок» в тот официальный документ, в создании которого принимал самое непосредственное участие. Правительственная декларация была опубликована вовсе не от имени того сформированного 2 марта Временного правительства (т.е. «общественного кабинета» во главе с кн. Львовым), а от имени того временного правительства, которое создала революция 27 февраля, т.е. Временного Комитета Гос. Думы. Декларация начиналась словами: «Временный Комитет членов Г.Д. при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время такой степени успеха над темными силами старого режима, которая дозволяет ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти. Для этой цели Врем. Ком. Г.Д. назначает министрами первого общественного кабинета следующих лиц, доверие к которым в стране обеспечено их прошлой общественной и политической деятельностью»144.

Так создалось, по «соглашению» с Советом или с «разрешения» Совета (по терминологии некоторых представителей левой общественности), то формально назначенное Временным Комитетом старой Государственной Думы первое революционное правительство, которому суждено было проводить утлую ладью русской государственности через взбаламученный океан революционных страстей.

Глава пятая. Отречение

I. В Царской Ставке

1. Информация из Петербурга

Когда делегаты думского комитета выезжали из Петербурга, вопрос об отречении Государя был принципиально в Пскове уже разрешен, и вмешательство делегации лишь задержало опубликование манифеста и тем самым скорее осложнило проблему сохранения монархического строя, ради которой делегаты поехали в Псков. Мало того, эта задержка на несколько часов оказала роковое влияние на последующую судьбу Царя. Почему Николай II, в сущности так легко внешне отказавшийся от борьбы за престол, не откликнулся сразу в критический момент на настойчивые призывы пойти навстречу общественному мнению и удовлетворить почти всеобщее требование если не ответственного парламентского министерства, то, по терминологии того времени, «министерства доверия», как единственного выхода из создавшегося положения. Для того чтобы очертить объективно психологию Императора, надо обозреть хотя бы последние годы его царствования – годы войны и предреволюционного периода145.