Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини

Потрясенная его неожиданным появлением, мать упала в обморок. А потом, когда она пришла в себя и поведала ему о последних событиях, уже Просперо едва не лишился чувств. Гневные упреки сына в измене мать встретила еще более гневными обвинениями в открывшемся теперь предательстве. Встреча, начавшаяся с обмороков и слез радости, закончилась оскорбительными выпадами и вспышками гнева, и Просперо, позабыв обо всем, побрел ко дворцу Фассуоло в поисках монны Джанны.

Но по пути в душу его закралось ужасное сомнение. То, что он узнал, заставило его изменить маршрут и отправиться в тюрьму Рипа. Старший тюремщик, хорошо знавший Просперо, радостно приветствовал его как восставшего из мертвых и по просьбе гостя показал список узников. Когда Просперо обнаружил там имя Якуба бен-Изара, дурное предчувствие сменилось чуть ли не уверенностью.

Якуб был гребцом на старой посудине в заливе, и тюремщик без колебаний исполнил требование Просперо доставить пленника на берег.

Встреча с Просперо была для молодого Якуба сродни посулу свободы. Он широко улыбнулся и с готовностью ответил на все вопросы. Он передал письмо Драгута в собственные руки господину Джаннеттино Дориа. Потом его схватили. Больше он ничего не знал, но Просперо было довольно и этого. Об остальном он догадался и сам. Впав в такую ярость, в какую никогда не впадал прежде, Просперо с тяжелым сердцем отправился в Фассуоло.

Его приняла герцогиня.

Из великолепного вестибюля с колоннами, где он ждал, пока камергер объявит о его приходе, Просперо провели через галерею героев (тут он впервые объявил о своем намерении жениться) в покои супруги адмирала, обставленные с языческой роскошью благодаря щедрой дани, взимаемой со стран Востока.

Она не поднялась ему навстречу, а ее темные глаза смотрели и печально, и сурово одновременно.

Просперо низко поклонился.

– Я полагаю, – сказал он, – что возвращение с того света редко приходится кстати живущим. Они умеют извлечь выгоду из чужих смертей.

– Но смерть облегчает прощение, – ответила герцогиня.

– Я пришел не за прощением, мадам.

– Что? – Она хмуро взглянула на него. – Такая самонадеянность?

– Нет. Такая покорность. Я знаю, что меня простить нельзя.

– Тогда я удивляюсь, зачем вы вообще пришли.

– Чтобы рассказать все своими словами. Чтобы моя провинность не казалась серьезнее, как, должно быть, происходит, чем она есть на самом деле.

Герцогиня мрачно покачала головой.

– Я не думаю, что моя племянница согласится видеть вас. Даже в случае ее согласия вам не следует с ней встречаться, если вы не хотите усугубить ее страдания. Она и без того переживает из-за вашего поведения.

– Вы полагаете, ей лучше числить меня в мертвых, чем в живых?

– Разве это удивляет вас? Мертвого вас, вероятно, можно вспомнить добрым словом. Героизм вашей предполагаемой смерти во многом искупил подлость вашей жизни.

– Если я вел себя благородно, мое благородство не уменьшится от того, что я выжил.

– Коль уж вы жили, причиняя боль другим, то будете делать это, и воскреснув из мертвых.

– Но, возможно, меньшую, когда откроется вся правда. Будьте милостивы, монна Перетта, позвольте мне видеть вашу племянницу.

– Стоит ли настаивать? Как я уже сказала, это лишь усугубит ее мучения, разбередив раны.

– Если бы я так думал, я не просил бы. – И он быстро добавил: – Я люблю Джанну больше всего на свете, больше жизни и чести.

– Вы уже это доказали. Разве нет?

– Возможно, вы перемените мнение, когда узнаете все.

Темные глаза герцогини вглядывались в Просперо, мелкие черты ее лица смягчились. В конце концов, она была добросердечной женщиной, не помнящей зла. И дело было в нем самом, а не в его мольбах. Он стоял прямой и статный, в элегантном темном костюме простого покроя, с гордо поднятой головой, открытым искренним взором. Просто не верилось, что этот человек – закоренелый негодяй.

– Согласны ли вы на встречу с Джанной в моем присутствии? – спросила герцогиня.

Он кивнул.

– О большем я и не прошу.

Монна Перетта уступила, и вскоре Просперо увидел Джанну. Рядом с молодой женщиной, поддерживая и ободряя ее, стояла герцогиня.

Джанна была с ног до головы облачена в черное, что еще больше подчеркивало белизну ее шеи и лица. Мертвенная бледность невесты поразила и ужаснула Просперо. Увидев его, Джанна инстинктивно воздела грациозные руки и уже почти протянула их к жениху, но потом они безвольно упали, лицо померкло.

– Почему вы здесь? – спросила она и, повинуясь какому-то порыву, добавила: – Почему вы живы?

– Потому что варвар-корсар проявил больше рыцарства, чем благородные христиане, которые дважды бросили меня погибать. Первый раз, когда покинули меня в опасности и предоставили самому с честью выходить из положения, а во второй раз, когда схватили посланника, отправленного в Геную, чтобы привезти за меня выкуп.

– О ком вы говорите? – резко спросила герцогиня.

– О некоторых господах из дома Дориа.

Ее лицо приняло сумрачное выражение.

– Мне кажется, вы обманули меня. Я думала, что вы пришли как проситель, а не как обвинитель.

– Имейте терпение, монна Перетта. Я не обвиняю. Я не упрекаю. Я лишь утверждаю. Все эти недружественные действия вновь оживляют родовую вражду, которую я готов был похоронить.

– Верно ли я вас поняла? Вы смеете утверждать, что мой супруг или кто-то из его дома знал о том, что вы остались в живых? Что они приложили руку к пленению посланника?

– Я могу привести посланника. Это мавр по имени Якуб бен-Изар, которого я обнаружил в тюрьме сегодня утром.

– Я не поверю ни единому слову и двадцати мавров, если они подтверждают то, что говорите вы.

– Тогда мне не на что надеяться. Если не верят моему свидетелю, как я могу рассчитывать, что мне поверят на слово?

– В чем поверят? – неожиданно спросила монна Джанна. – Можно ли объяснить словами… нет, даже не смею выговорить. Громкие слова так же бесполезны, как и лживые. Почему же вы не уходите, синьор Просперо? Вы теряете время.

– Это не имеет значения. Как и вся моя оставшаяся жизнь. Я прошу еще немного вашего внимания. То, что я скажу, поможет вам вновь обрести гордость.

– Гордость? – Ее голос зазвучал напряженно. – Так вы думаете, что ранили мою гордость? Именно ее?

– Я хочу, чтобы вы точно знали, в чем я грешен и против чего погрешил.

– Вы полагаете, это неизвестно? Вы думаете, еще что-то осталось тайной?

– Я знаю. Но поступки людей не всегда таковы, какими кажутся со стороны. Мой дядя-кардинал, когда судьба сыграла со мной злую шутку и я в отчаянии пришел к нему за помощью, напомнил мне, что Адорно негоже таить обиду на синьора Андреа.