Майор Пронин и тайны чёрной магии - Лев Сергеевич Овалов

а по 58-й.

Евдокимов знал, что своим заявлением он не удивит, а просто поразит Матвеева, но не мог отказать себе в этом удовольствии, – молодость склонна к эффектам и Евдокимов приберегал этот эффект до того дня, когда он мог подкрепить его тщательно собранными и совершенно бесспорными доказательствами. 58-я статья имела в виду контрреволюционные преступления, то есть самые тяжкие преступления, какие предусматривает советский уголовный кодекс, преступления, направленные на подрыв политической, экономической и военной мощи и даже на уничтожение советского государства. Такого решения Матвеев конечно, не ожидал, в своих разговорах Евдокимов даже не намекал на 58-ю статью, поэтому его слова действительно прозвучали сейчас для Матвеева полной неожиданностью.

– Вообще, я думаю, что мы переведём Лещенко в город – сказал Евдокимов. – Это дело выходит, так сказать, за пределы Улыбинского района, и, я думаю, что продолжать следствие будет целесообразнее под наблюдением более компетентных органов.

– Что ж, вы полагаете, мы не справимся с делом об убийстве, совершённом с корыстными целями, – спросил Матвеев, – в его голосе слышалась обида, но прозвучал он довольно-таки вяло, Матвеев уже ожидал, что Евдокимов поразит его ещё чем-то, что сведёт на нет все матвеевские обиды.

Так оно и оказалось.

Евдокимов взял одну из папок дела, – а материалы предварительного следствия росли с каждым днем, так энергично работал в последнее время Евдокимов, – открыл и указал на неё своим собеседникам.

– Прошу вас, – сказал он. – Обратите внимание вот на это…

Он стал перелистывать страницы, на которых были записаны показания многочисленных посетительниц знахаря, указывал во всех показаниях лишь на одну фразу.

– Ну, хорошо, хорошо, – нетерпеливо сказал Матвеев, прочитывая эту фразу. – Но что вы хотите этим сказать?

– А теперь я прошу вас взглянуть на это, – сказал Евдокимов, подходя к шкафу с вещественными доказательствами.

Он распахнул дверцу, небрежно подвинул пистолеты в сторону и указал на мешок, отобранный им у Маруси Коваленко.

– Прошу.

Это был жест великого художника, сдергивающего покрывало со своего нового творения.

Матвеев с недоверием приблизился к шкафу, наклонился к мешку, заглянул туда, сунул руку и… ахнул.

– Н-да, – только и сказал он.

Молчание длилось минуту, а, может, и дольше.

– Н-да, – повторил Матвеев, – в голосе его звучало уважение, – и к Евдокимову, уважение к его прозорливости и таланту, и к Лещенко, потому что следователи и прокуроры, как это ни странно звучит, по отношению к талантливым и выдающимся преступникам испытывают тоже нечто вроде особого профессионального уважения.

– Вы правы, Дмитрий Степанович, – обрёл, наконец, Матвеев слова. – Тут дело уже не в убийстве, оно перерастает масштабы районной прокуратуры.

Не возражая больше ни слова, Матвеев подписал заготовленное постановление о переводе Лещенко в город.

– Ну, а теперь, – вежливо сказал Евдокимов, – с вашего разрешения я займусь этим типом.

Пронин и Матвеев сели в стороне в роли безмолвных свидетелей, – и тот, и другой умели ценить талантливую работу, особенно, когда она протекала в той самой области, которая была отлично известна им самим. Право, было не нужно, просто грешно было бы мешать взлёту Евдокимова.

Евдокимов отдал распоряжение ввести Лещенко.

Евдокимов. Здравствуйте, Тихон Петрович.

Лещенко. Здравствуйте.

Евдокимов. Садитесь.

Лещенко. Благодарствую.

Евдокимов. Вы родились, выросли и прожили большую часть свой жизни в станице Золотой?

Лещенко. Правильно.

Евдокимов. Вы были очень зажиточным хозяином?

Лещенко. Ну, какой там, зажиточным, самый обыкновенный, средняк.

Евдокимов. А вот люди утверждают, что были без пяти минут кулак.

Лещенко. От зависти. Нет человека на свете, которому хоть кто-нибудь не завидовал бы.

Евдокимов. Так вот, гражданин Лещенко: вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве тракториста Савельева.

Лещенко хранил глубокое молчание.

Евдокимов. Что ж вы молчите?

Лещенко продолжал молчать.

Все трое – Евдокимов, Пронин и Матвеев – смотрели на старика.

Он сидел на стуле, ссутулив плечи и глядя куда-то мимо Евдокимова. Невозможно было сказать, в чем это конкретно выражалось, но явственно ощущалось, что Лещенко находится в состоянии величайшего внутреннего напряжения. Вместе с тем в его лице было что-то жалкое и злое, чем-то он напоминал раненого зверька. Он как будто стал даже меньше ростом. Он был сейчас совершенно беспомощен, это понимали все находящиеся в комнате, но все так же понимали, что имей Лещенко возможность, он, подобно хищному зверьку, охотно перегрыз бы всем здесь находящимся горло.

Евдокимов. Вот что, гражданин Лещенко, я не буду играть с вами, как кошка с мышью. Вы человек умный и я не собираюсь вас ловить. Поэтому не вздумайте снова обвинять инженера Прибыткова. Всё, что касается Прибыткова, нами проверено и он полностью выпадает из вашей игры. Правда, вы пытались нацелить нас на Прибыткова, но…

Лещенко /совершенно мрачно и даже безнадёжно/. Разве вы ничего не нашли у него?

Евдокимов /уверенно/. Нашли, но только эту коробочку с ядом, которую мы обнаружили в земле за сараем Прибыткова, закопали вы, а не он.

Лещенко. Как же я мог закопать! Я мог дать её Прибыткову, но закопать…

Евдокимов. Давайте не играть в прятки? Вы наблюдали за мной, а я наблюдал за вами… Вас устраивает это?

И тут Евдокимов в упор задал давно подготовленный и крайне волновавший его вопрос.

Евдокимов. Да, кстати, скажите, Тихон Петрович, что вы делали у немцев?

Однако, номер этот, как говорится, не удался.

Лещенко /спокойно/. Где?

Евдокимов /решительно/. У немцев!

Лещенко. Брехня.

Евдокимов. То есть как, брехня?

Лещенко. Не был я у немцев.

Евдокимов. А где же вы были во время войны?

Лещенко. В Сибири.

Евдокимов. То есть как это в Сибири?

Лещенко. А очень просто. Собрался со старухой и шабаш. Не в плен же попадать!

Евдокимов. А где же вы жили в Сибири?

Лещенко. Нигде.

Евдокимов. То есть, как это нигде?

Лещенко. А очень просто. Жить было негде, без определённого местожительства. Ходили и побирались. Сегодня в одной деревне, завтра в другой.

Евдокимов /совершая ошибку и подсказывая Лещенко ответ/. Это вы в Сибири и ворожить научились?

Лещенко /охотно соглашаясь с Евдокимовым/. Там. Лечить людей травками бабка моя меня научила, а ворожить – в Сибири. Кормиться-то надо было?

Евдокимов. А книгу свою где достали?

Лещенко. Купил.

Евдокимов. В Сибири?

Лещенко. В Сибири.

Евдокимов. А яды свои где достали?

Лещенко. Это не яды, а лекарства.

Евдокимов. Где вы их достали?

Лещенко. Купил.

Евдокимов. В Сибири?

Лещенко. В Сибири. У аптекаря там у одного.

Евдокимов. А пистолеты где достали?

Лещенко. Подобрал.

Евдокимов. В Сибири?

Лещенко. Зачем в Сибири? Здесь, на Кубани, мало ли их здесь по канавам валялось?

Евдокимов. /совершенно неожиданно, хотя это методологическая неожиданность/. Ну, а теперь расскажите нам как вы отравили Савельева?

Лещенко. Зачем мне его было травить?

Евдокимов. Это вы нам тоже расскажете.

Лещенко. Я не охотник сказки рассказывать.

Евдокимов. Тогда нам об этом расскажет жена Савельева. Позвать ее?

Лещенко. А я не желаю с этой бабой разговаривать.

Евдокимов. Мало ли чего вы не желаете!

Лещенко. Она на меня серчает.

Евдокимов. Почему?

Лещенко. Отравила мужа, а на меня валит.

Евдокимов. Мы всё-таки её послушаем.

Евдокимов приоткрыл дверь и позвал секретаршу.

– Там Савельева не пришла? – спросил он. – Если пришла, пригласите её сюда.

Савельева вошла