Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер

– Никогда больше не напоминай мне о ней! Она для меня умерла.

Похоже, Адриана содействовала покаянному возвращению Джулии к мужу. Это подозрение подкрепила Ваноцца, которая пришла вернуть мне кота.

Снимая крышку с корзинки, я опасалась, что увижу кошачий трупик. Но из корзины выскочил живой Аранчино – шерсть на нем стояла дыбом. Он бросился под кровать, а потом стал цеплять когтями подолы юбок моих дам, торопливо снующих по комнате.

Ваноцца ослабила мантию, надетую поверх заляпанных грязью юбок. Как обычно, она не воспользовалась ни паланкином, ни упряжными носилками, и даже недавние беспорядки ее не напугали. Облачившись в плащ из промасленной ткани, она шлепала по уличной слякоти, как простолюдинка, в сопровождении всего лишь одного слуги. Несмотря на грязную одежду и простоватый вид, выглядела она неплохо, и испытанное мной облегчение напугало меня, словно внутри меня жила незнакомая озабоченность ее безопасностью.

– Наглая тварь, – заметила она. – Похоже, Борджиа только таких и любят. Не советую тебе выпускать его из дому. Теперь, при нехватке хлеба, со всех выживших животных сдерут шкуру и отправят в суп.

Я разогнулась от корзинки:

– Спасибо, что заботилась о нем.

– Ты бы мне жизни не дала, если бы я о нем не заботилась. – Она оглядела мою комнату, недавно увешанную гобеленами, с новым бархатным балдахином над кроватью (я приказала раздать беднякам все, к чему прикасались французы). Ярко начищенные жаровни были наполнены углем с благовониями. – Я смотрю, ты обживаешься. Наверное, рада вернуться домой. Правда, Рим теперь стал другим. После того, что мы тут вынесли, он уже никогда не будет прежним.

– Да. Мне было горько узнать про твои невзгоды.

– С какой стати? – Она подняла брови. – Я ведь все еще жива.

– Я говорю о твоем палаццо. Слышала, его разграбили.

– Ха! Дома́ можно отремонтировать, вещи заменить. А вот людей… – Она уставилась на меня. – Людей – нет. Когда они уходят, то уходят навсегда, ты, кажется, поняла это, пока жила в Пезаро. – Она помолчала, давая мне время понять ее намек. – Не думай, что я сберегла твоего кота, потому что меня это волновало. Я сберегла его, потому что мы заключили соглашение. Ты свои обязательства выполнила. Даже превзошла мои ожидания, поскольку, как ты видишь, ла Фарнезе тут и в помине нет.

Я смущенно посмотрела на своих дам, которые раскладывали белье по сундукам. Мать издала неприятный смешок:

– Мы что, все еще продолжаем изображать невинность? – Она понизила голос. – Ты дала нам повод для гордости. Если прежде и были какие-то сомнения в твоих способностях, то ты их развеяла. Избавила нас от этой шлюхи Фарнезе, а он даже не понял, что ты приложила к этому руку.

– Мне сказали, она покинула Рим добровольно.

И хотя мне ужасно хотелось выставить Ваноццу из комнаты, я дала знак моим дамам, чтобы вышли они. Незачем им слушать, как мы обсуждаем прежнюю любовницу папочки.

Они вышли, и Ваноцца снова хихикнула:

– Скрывать тут нечего. Теперь уже все знают, как она удрала ночью, хотя Родриго и выставил себя посмешищем, выкупив ее у французов и отправившись ее встречать, как влюбленный ухажер, когда король Карл вел свою армию к городу. Наверное, святой Петр перевернулся в гробу, услышав, как они резвятся в апостольской спальне той ночью. Только она, похоже, не разделяла его радости воссоединения, потому что убежала, как только французы появились на горизонте, прихватив с собой Адриану и оставив твоего отца одного противостоять диким ордам. Теперь она отказывается возвращаться в Рим. Она молила его о прощении, но настаивает на том, что должна оставаться с мужем, искупать грехи, стать примерной женой и матерью. – Ваноцца расхохоталась. – Что касается раскаяния, то уж лучше поздно, чем никогда, верно? А вот твой отец… Мы тут можем только надеяться, что и он понял: даже святейшие страсти имеют свою цену.

Я пыталась не замечать ее злорадной усмешки. Не было желания торжествовать из-за позора Джулии. Я могла себе позволить пожалеть ее, хотя и радовалась тому, что мне больше не нужно с ней соперничать, и испытывала облегчение оттого, что она решила держаться от нас подальше. Что же касалось моей матери, то мне был противен тот камень, который у нее вместо сердца.

– Я сделала это не ради тебя, – холодно сказала я. – Ради папочки.

– Естественно. Ты прежде всего его преданная дочь. Никогда не думаешь о себе, в этом, вероятно, и причина того, что ты не услышала моего предупреждения. Разве я не советовала тебе устраиваться в Пезаро и быть хорошей женой? Но вот ты здесь, как всегда дерзкая и явно не сломленная мужем, который уехал, оставив тебя, словно Еву в саду, вкусить запретный плод.

Я замерла, глядя ей в глаза:

– Ты и понятия не имеешь, что я вынесла!

– Да? Похоже, ты считаешь себя единственной женщиной замужем за нелюбимым мужчиной. Позволь тебя уверить: то, что ты вынесла, – ерунда в сравнении с тем, что тебе еще предстоит. – Она резко подалась ко мне, словно для того, чтобы схватить за руку. Я отпрянула, а она убежденно произнесла: – Я прочла твое будущее по картам. Я знаю, что тебя ждет. И в конечном счете позор ляжет на тебя. Неужели ты этого хочешь – жизнь, полную боли и сожалений? А ты именно это пожнешь, если позволишь крови Борджиа взять верх.

– Я… я ничего не сделала! – возразила я, хотя и понимала, о чем она ведет речь, и это повергало меня в ужас.

Каким-то образом она узнала, что мы с Чезаре рассорились. И знала причину нашей ссоры.

– Пока – да. Но это твое проклятие, яд, который внутри тебя. Вы с Чезаре станете друг для друга роком.

Это было невыносимо. Здесь. Сейчас. Когда я только что вернулась в Рим. Я давно не видела Чезаре и даже не знала, где он. Нарочно не спрашивала папочку. Потребовала, чтобы брат оставил меня в покое. А теперь моя мать снова напоминала мне о мучительной боли, какую я причинила ему. Только она превращала эту боль в некое зло, в проклятие и яд. Но я-то в глубине души знала: даже томимый недопустимой страстью, Чезаре никогда не желал мне зла. А другого способа любить он не знал, потому что так она нас воспитала.

– Если на нас лежит проклятие, – дрожа прошептала я, – то из-за тебя. Уходи и больше не появляйся. Не хочу больше тебя видеть. У меня теперь нет матери.

Она набросила мантию на плечи:

– Живи как знаешь. Прогони меня, но тебе это не поможет. Если ты не положишь этому конец, то проклятие сбудется. Не приходи ко мне, когда это случится. Раскаиваться могут только те, кого не предупреждали. – По пути к двери она добавила через плечо: – Да, если ты не знаешь: Чезаре тоже здесь. В Риме. Он вернулся.

Она вышла, а я осталась стоять, словно окаменев.

Мой брат в городе!

И мне вдруг отчаянно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте.

* * *

– Te Deum laudamus Te Dominum confitemur. Te aeternum Patrem omnis terra veneratur. Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем. Тебе Превечнаго Отца вся земля величает…[55]