Крейсерова соната - Александр Проханов

– А где Президент? – Роткопф красивым движением головы отбросил назад медные кудри.

– Он отбыл в Германию на подписание двустороннего соглашения, согласно которому запускается гигантский мусоропровод из Европы в Россию, поставляющий нам промышленные отходы, в том числе и радиоактивные… – Модельер стряхнул с серебряного эполета пылинку. – От этого, как вы понимаете, зависит судьба нашей индустрии. Мы с вами здесь отдыхаем, а Президент работает!

– Жаль, что он не сможет насладиться предстоящим зрелищем…

– Он узнает о нем из наших пересказов и из теленовостей…

Оба подымались по ступеням, готовясь занять предназначенные места. На билете Роткопфа была начертана цифра „13“, а у Модельера – „14“.

– Несчастливый номер, – Роткопф сокрушенно опустился в кресло. – Вечно мне не везет… Рыжий, да еще и „тринадцать“. Как не почувствовать своей неполноценности…

– Давайте поменяемся… Садитесь на мое, „четырнадцатое“, кресло. Хоть наполовину вас разгружу…

– Да нет, семь бед – один ответ! – печально махнул рукой Роткопф, удобно располагаясь в кресле. Модельер успел различить в его глазах молниеносную вспышку, какая случается в перегорающей электрической лампочке. Мысленно усмехнулся. – Повторяю, я готов занять место „тринадцать“ и испытать на себе все превратности судьбы…

– Каждому свое, – голосом фаталиста ответил Роткопф, с тайным волнением представляя, как далеко, по орбите, мчится космическая бабочка, приближаясь к Москве. Боевой лазер, установленный среди ее сочленений и крыльев, готов выпустить огненное точное жало в кресло номер „14“ и, перед тем как сгореть и исчезнуть, вонзить в ненавистного Модельера свое острие.

– А где наш милый Буранчик? – поинтересовался Роткопф. – Ведь он – главный режиссер этого космического театра…

– Вы правы… Когда сегодня утром он мне позвонил, я так и назвал его – „космический Мейерхольд“. Буранчик находится в Центре управления полетами и оттуда режиссирует спектакль.

Между тем, в вечернем воздухе, среди фиолетовых фонарей, игрушечных фонариков, мерцающих светляков прозвучал торжественный голос, напоминающий взволнованный державный баритон диктора, объявлявшего когда-то о первом запуске человека в Космос:

– Работают все телевизионные каналы и радиостанции России!.. До торжественного сожжения космической станции „Мир“ осталось десять минут!..

На эстраде грянула бравурная мелодия. Два певца, один в парике, другой с легким подергиванием головы, обнялись и дуэтом запели песню тоталитарного прошлого: „Орлята учатся летать…“

Сразу же после песни прожектора осветили пульт, на котором краснела огромная кнопка. Юморист, кому правительство поручило нажать кнопку и начать снижение станции в плотные слои атмосферы, подошел к микрофону и с листа, поглядывая темными, как маслинки глазками, усмехаясь сладким и липким как карамелька ртом, зачитал анекдот той поры, когда свирепые наследники Сталина один за другим отправлялись в космические полеты.

– Абрамович тоже полетел в Космос, но забыл свой космический позывной. Выходит по рации на соседний космический корабль: „Сокол“, „Сокол“, я – Абрамович!.. Кто я?.. Ответа нет. Он снова: „Сокол“, „Сокол“, я – Абрамович!.. Кто я?.. Нет ответа. Он в третий раз: „Сокол“, ну пожалуйста, ну я – Абрамович!.. Кто я?» «Ты – жопа!» – был ответ.

Вся площадь содрогнулась от смеха. Хохотали, взявшись за животы, космонавты. Престарелый конструктор ракет, сотрясаясь от хохота, уронил катетер, и струйка потекла на мундир генерала, который подумал, что это вечерняя роса. Губернаторы из центрально-черноземных областей тузили друг друга кулаками, повторяя сквозь хохот: «Ты – жопа!.. А я?» Олигархи, привыкшие к самообладанию, улыбались, но было видно, что им нелегко сдерживать смех. Американский и китайский послы, напоминая двухголовое животное, потребовали переводчиков. Спикер Утка случайно нажал огнетушитель и завалил щетинистое лицо спикера Совета Федерации густой пеной. Но тот нашелся, достал бритву «Жиллетт» и начал скоблить лицо, делая вид, что бреется.

– Вам не холодно? – заботливо поинтересовался Роткопф, предлагая Модельеру свой пиджак.

– О нет, благодарю… Я подумал, что нашему замечательному юмористу после его сегодняшнего подвига следует присвоить звание «Герой России».

На всей площади погасли фонари, померкли фонарики, улетучились игривые светлячки. И во всей торжественной осенней красе раскрылось черное осеннее небо, полное звезд. Воцарилась тишина, в которой был слышен гул отдаленного города.

– Вы ничего не желаете мне сообщить? – спросил Модельер у Роткопфа. – Иногда в такие минуты хочется рассказать о самом сокровенном или покаяться… Я знаю, вы меня недолюбливаете… Нам не поздно помириться…

– Вы правы, – отозвался Роткопф. – Но давайте отнесем наш разговор на конец церемонии.

Модельер незаметно, по-католически, сложил перед грудью ладони и припал к подзорной трубе. Никто из тех, кто сидел на гостевой трибуне не почувствовал легчайшей вибрации, длившейся полторы минуты. Вся трибуна, поставленная на невидимые рельсы, вращая невидимыми колесами, медленно перемещалась с той скоростью, с какой перемещаются континенты. В результате она сдвинулась настолько, что кресло номер «13» заняло место кресла номер «14». Ничтожно малый объем Вселенной, пронумерованный обитателями планеты Земля числом «13» сместился и стал целью боевого лазера, установленного на космической станции «Мир». В этом и заключался блистательный замысел Модельера, подставившего под огненное жало голову врага, искавшего его смерти.

Все устремили бинокли и подзорные трубы в ту часть неба, где влажно и драгоценно сверкала Кассиопея и где должна была возникнуть обреченная на испепеление станция «Мир». Все ждали ее сожжения, как на проводах Масленицы разгоряченные гуляки ждут сожжения соломенного чучела.

Среди разноцветного мерцания возникло едва различимое светло-туманное облачко. Так выглядит упавшая в черный кофе млечная капля. Облачко дышало, увеличивалось, становилось похожим на прозрачный одуванчик. Так светит в туманном мраке крохотный блуждающий фонарик в чьей-то несмелой руке. Одуванчик приближался, был окружен фиолетово-розовым, лучистым свечением, нес в глубине яркую сердцевину, внезапно, как от порыва ветра, облетел, рассыпая во Вселенной летучие семена, похожие на нежные бенгальские искры. Сердцевина беззвучно вспыхнула, и из нее образовался огромный радужный крест, чьи концы напоминали распущенные перья райской птицы. Крест парил, трепетал, источая волшебную радиацию, словно из неба на землю неслась безмолвная чудная весть. Одно из перекрестий уменьшилось, превращаясь в огненную жаркую линию, другое увеличилось, разметалось, стало походить на серебряные машущие крылья – огромная серебристая бабочка парила в Космосе, и на ее фантастических крыльях были различимы орнаменты, знаки, письмена, какие встречаются на фасадах буддийских храмов или на каменных пирамидах ацтеков. Крылья отпали и летели отдельно. Каждое превратилось в пышную люстру, которая переливалась бесчисленными хрустальными подвесками, драгоценно пылая среди осеннего неба. Подвески стали опадать, сыпались беззвучными дрожащими каплями, которые ударялись о невидимую преграду, взрывались разноцветными брызгами, превращаясь в купы небесных цветов. Небо стало огромной клумбой, где горели небывалые цветы, распускались радужные листья, крутились перламутровые стеблевидные спирали. Небо волновалось, словно шелковый занавес, расшитый золотом и серебром, в блесках, струях, переливах. Занавес сдернули, и начался звездопад. Бессчетное количество звезд, белых, медных, зеленоватых и розовых, полетело на Землю, оставляя гаснущие следы. Упали все, рассеяв в небе дрожащую серебристую пыльцу, какая остается на пальцах, когда в них побывала большая дивная бабочка.