Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 2. Превращение - Александр Фурман

За окном и в доме по-прежнему ничего не происходило. Однако в мелькнувшем видении скрывалась какая-то странная правда, и Фурману стало грустно: что-то другое действительно уходило от него сейчас навсегда, как тот призрачный отряд. Это уходящее казалось обескураживающе родным (хотя только что он и думать о нем не думал), а внезапное расставание с ним было следствием какой-то нелепой ошибки – но и вины тоже. Конечно же, и вины! Как он может вот так просто дать ему уйти, исчезнуть, и все?! Самое стыдное, что даже имя его сейчас никак не могло вспомниться (крикнуть хотя бы «до свидания!» – но кому?). Прячась за стеклом, Фурман с унизительной лихорадочностью рылся в памяти, а уходящее исчезало уже буквально у него на глазах заодно с последними ошметками ночи, спешно покидающими город, словно ему было по пути со всей этой темной сворой, – и Фурман испытал бессильную ревность к легкомысленной и никого ведь на самом деле не любящей ночи, которая сегодня же на закате как ни в чем не бывало заявится сюда, чтобы снова и снова устраивать свои шуточки, – а уходящее будет идти по краю дороги все дальше и дальше, и его уже не догнать…

Ушло. А он с ним даже не попрощался.

Сделав над собой усилие, Фурман отвел взгляд от окна. И вдруг утрата стала ему абсолютно понятна – это было как тупой удар кулаком в грудь. Обомлев, он смотрел сбоку на тяжелое овальное зеркало в резной раме, опирающееся на маленький облупленный шкафчик и занимающее собой весь простенок между двумя «уличными» окнами, – вот здесь, на этом самом месте и даже почти в той же позе, он стоял, когда она, привычно нахмурясь, вышла из своей комнаты, с мимолетным вниманием заглянула в зеркало, заправила непослушную прядку за ухо и в первый раз после того вечернего разговора улыбнулась ему, как бы подтверждая: это был не обман, она все помнит… Он тогда увидел в этом какое-то обещание (вот несчастный идиот!), потом признал, что ошибся, и решил, что этого будет достаточно… – Для чего? Для расплаты.

И вот она наступила.

А называть-то это можно по-разному, разными словами (даже словом «любовь»), потому что это ничего не меняет.

Спасибо хоть, что он сейчас это понял… Вполне мог бы и не понять.

…Зачем все это произошло? А скорее всего, ни за чем. Просто одно за другое зацепилось – в жизни так очень часто случается. Но только ведь ты сам говорил, что ты ей благодарен. Чего ж ты еще хочешь?

Ах, мало?! Ну, знаешь… Много хочешь – мало получишь! (У этого внутреннего голоса были какие-то Борины интонации.)

На улице уже прошли первые прохожие, пробежала озабоченная собачка. Похоже, опять собирался дождь.

Надо идти спать.

Но ведь они завтра уезжают!

И что из этого? Ничего не будет. Уедут, и все. А ты останешься здесь. Неужели непонятно: она чужая взрослая девушка со своими собственными интересами в жизни, о которых ты ничего не знаешь (может, и слава богу!). А ты в любом случае еще слишком маленький для нее. Она тебя, скорее всего, вообще не воспринимает в качестве возможного «объекта»… Это абсолютно нормально, и не стоит устраивать из этого трагедию. Подожди, у тебя все еще впереди. Просто каждый человек должен знать свое место. Ах, ты не хочешь?! Ну, и черт с тобой!..

И черт тут же явился.

Поначалу между ними завязалась веселое препирательство: черт предложил пойти попрощаться с рыженькой, а Фурман приводил разные разумные аргументы против. Но время уже поджимало, и черт, хихикая, подвел своего заболтавшегося дружка к двери и просто-напросто втолкнул его в комнату девушек. Дверь тут же сама собой закрылась с жутким скрипом, и, возбужденно поцарапавшись в нее, Фурман понял, что попал в ловушку.

Здесь оказалось намного темнее, чем в столовой (единственное окно было завешено на ночь большим куском синего брезента с металлическими колечками по краям – возможно, это была сохранившаяся еще с войны светомаскировка), поэтому раздосадованному Фурману пришлось ждать, пока привыкнут глаза. Черт за дверью безумно радовался своей ловкой шутке, и Фурман с некоторым душевным облегчением решил, что имеет теперь полное право на него «обидеться» – друзьям таких подлянок не делают… На самом-то деле эта неуютно длинная комната была проходной – неужто глупый чертяка этого не знал? – занавеска в левом дальнем углу скрывала узенький проем, ведущий в маленькую спальню; чтобы попасть туда, требовалось всего лишь обогнуть одежный шкаф и затем протиснуться между стеной и решетчатой спинкой большой железной кровати.

Возле окна стояла еще одна кровать, и Фурман только теперь заметил, что она пуста. Но ведь девушек было двое… – Засада?! Ему мгновенно привиделась безобразная сцена драки в темноте с двумя яростными полуобнаженными ведьмами, но оказалось, что обе девушки мирно спят вместе на дальней «полуторной» кровати (вероятно, бабушка или они сами экономили таким образом постельное белье).

Рыженькая лежала с краю на спине, а ее подруга в синей ночной рубашке – отвернувшись к стенке. Наверное, им было жарко вдвоем: рыженькая разметалась, закинув руки за голову и смешно выставив сбоку круглую коленку. Фурману бросились в глаза ее голые белые плечи, и он взволнованно решил, что на ней ничего нет, но, приглядевшись, обнаружил, что она спит в большеразмерной мужской майке выцветшего голубого цвета. Это было довольно странно, но в то же время как-то очень соответствовало ее отзывчивому характеру: Фурман легко представил себе, что эта майка подарена ей одним из ее деревенских ухажеров (например, тем несчастным добряком, про которого она рассказывала, что он недавно вернулся из армии и запил от безнадежности, а она пыталась его спасти), впрочем, с тем же успехом майка могла принадлежать ее отцу или брату – а на ночную рубашку у нее просто не было денег.

В полутьме белое лицо спящей казалось неузнаваемо чужим: распухшим, слепым, с бессмысленно размазанными чертами и тяжело дышащим ртом… Чего же я все-таки от нее хотел? – вдруг удивился он. – Зачем я здесь торчу?.. Ах да, мы с чертом решили посмотреть: может, они спят голыми. Ну, я посмотрел, и что? Он стал воображать себе, что будет, если одна из них (вот только кто?) сейчас проснется и… не заорет, не рассердится, а таинственно позовет, поманит его: иди сюда!.. Вариантов было множество. Но все же на всякий случай ему следовало бы сочинить хоть парочку «школьных» оправданий тому, что он делает ночью в чужой спальне… Кстати, на самом-то деле он ведь просто хотел с нею попрощаться.

Ну, так что же ты – прощайся!

Он торопливо прислушался к себе, ища те чувства. Но все уже сложилось как-то неправильно – слишком нервно и смешно… Устыдившись, он растерянно прошептал «пока», тихонько проскользнул в свою комнату, грустно залег в холодную постель и, разочарованный, уснул.

5

На погоду пожаловаться было нельзя. Фурман каждый день ездил на стареньком дамском велосипеде к Черному озеру (раньше – побаивался: цыган, пьяных мужиков, хулиганов, чужих мальчишеских стай…). Там было два хороших места для купания: песчаный обрыв на поросшем старыми соснами берегу и так называемый остров (в действительности это был всего лишь полуостров, довольно слабо прикрепленный к «материку» и напоминающий по форме гигантскую каплю). Середина острова была густо засажена маленькими пушистыми елочками, которые за последние несколько лет заметно прибавили в росте, превратившись в «детское» подобие леска, а все остальное представляло собой приподнятую над озером неровную травянистую поляну с несколькими узкими языками песчаных пляжей. Тенистый сосновый берег был намного спокойнее и чище, чем плешивый и даже по будням многолюдный остров, но Фурман считал, что если кому-то вздумается угонять его велосипед, пока он купается, то на открытом пространстве вору будет труднее скрыться, – и поэтому ездил на остров.